– Дорогая, ты совсем как одна из тех полевых лилий! Не
трудишься, не прядешь!
[2]
– А ты считаешь, я должна это делать? – спросила Элинор.
Он покачал головой.
– Я люблю тебя такой, какая ты есть: изящная, сдержанная,
ироничная. Я бы совсем не хотел, чтобы ты стала чересчур серьезной. Я просто
имел в виду, что, если бы не тетя Лора, тебе, возможно, пришлось бы заниматься
какой-нибудь неприятной работой. – Помолчав, он добавил: – То же самое
относится и ко мне. Да, у меня вроде бы есть работа. Служу у «Льюиса и Юма».
Там не надорвешься, и это меня устраивает. Работаю просто ради уважения к
самому себе; но – заметь! – я не беспокоюсь за свое будущее, поскольку возлагаю
надежды на наследство от тети Лоры.
– Послушать нас, так мы здорово смахиваем на пиявок, –
проговорила Элинор.
– Чепуха! Нам всегда давали понять, что со временем и у нас
будут деньги – только и всего. Естественно, это не могло не отразиться на нашем
отношении к жизни.
– Но тетя Лора никогда нам не говорила, как именно она
распорядится своими деньгами, – задумчиво сказала Элинор.
– Какое это имеет значение! – воскликнул Родди. – Скорее
всего, она поделит их между нами; а если она оставит большую часть – или даже
все – тебе, как кровной родственнице, – я так или иначе получу свою долю, ибо
собираюсь жениться на тебе, моя радость; если же наша дорогая старушка решит
отдать большую часть мне, как представителю Уэлманов по линии мужа, то и в этом
случае у нас не будет никаких проблем, поскольку ты выходишь замуж за меня. –
Он нежно ей улыбнулся и добавил: – Нам здорово повезло, что мы любим друг
друга. Ведь ты меня любишь, Элинор, не так ли?
– Да, – прозвучал холодный, почти официальный ответ.
– «Да»! – передразнил ее Родди. – Ты великолепна, Элинор.
Эта твоя манера важничать, эта отчужденность и неприступность… Настоящая
принцесса-недотрога. По-моему, именно за это я тебя и люблю.
– За это? – коротко спросила Элинор, едва сдержав
предательский вздох.
– Конечно. – Он поморщился. – Некоторые женщины такие… Не
знаю, как сказать… такие собственницы… преданы ну просто по-собачьи – готовы
утопить в своем обожании и любви. Терпеть этого не могу. А с тобой я никогда не
знаю, чего ждать в следующую минуту, никогда ни в чем не уверен, мгновение – и
ты можешь стать холодной и высокомерной, того и гляди скажешь, что передумала,
что не хочешь выходить за меня, вот как сейчас, даже не моргнув глазом. Ты
изумительное создание, Элинор, – настоящее произведение искусства… такая… Такая
безупречная! Знаешь, по-моему, наш брак должен быть счастливым, – продолжил он.
– Мы любим друг друга, не слишком сильно, но достаточно. Мы хорошие друзья.
Наши вкусы во многом совпадают. Мы знаем друг друга вдоль и поперек. На нашей
стороне все выгоды родства без недостатков родства кровного. Ты мне никогда не
надоешь, ты ведь такая непредсказуемая. Скорее уж я надоем тебе. Я ведь, в
сущности, самый обыкновенный малый…
Элинор покачала головой.
– Ты никогда не наскучишь мне, Родди, никогда!
– Радость моя! – воскликнул Родди и поцеловал ее. – Тетя
Лора прекрасно знает о наших отношениях, хотя мы не были у нее после того, как
все окончательно для себя решили. Не правда ли, это подходящий предлог, чтобы
съездить к ней?
– Да, я на днях как раз думала…
– …что мы навещаем ее не так часто, как могли бы, – закончил
за нее Родди. – Я тоже об этом думал. Когда у нее только-только случился удар,
мы посещали ее почти каждую неделю. А теперь… мы не были у нее уже почти два
месяца.
– Если бы она нас позвала, мы бы тут же приехали, – заметила
Элинор.
– Да, конечно! Разумеется, мы знаем, что сестра О’Брайен
очень ей нравится и что за ней хороший уход. И все же мы, наверное, были
недостаточно внимательны. Я так говорю вовсе не из меркантильных соображений, а
чисто по-человечески.
– Я знаю, – кивнула Элинор.
– Так что это мерзкое письмо в конечном счете принесло
определенную пользу. Мы отправимся туда, чтобы защитить наши интересы… ну а
главное, мы же любим нашу старушку и хотим ее проведать.
Он зажег спичку и, взяв из рук Элинор письмо, поднес к нему
язычок пламени.
– Интересно, кто его написал? Впрочем, какая разница…
Наверное, кто-то из тех, кто, так сказать, «за нас», как мы обычно говорили,
когда были детьми. Может, этот чудак сделал для нас доброе дело. Ведь чего
только на свете не бывает! Мать Джима Партингтона отправилась на Ривьеру
[3]
.
Там ее лечил молодой очаровательный врач-итальянец. В конце концов она по уши в
него влюбилась и оставила ему все свое состояние – до последнего пенни. Джим и
его сестры пытались опротестовать завещание, но не тут-то было.
– Тете Лоре тоже нравится новый доктор, который взял себе
пациентов доктора Рэнсома. Но все-таки не до такой степени! К тому же в этом
отвратительном письме речь идет о девушке. Должно быть, о Мэри.
– Вот поедем туда и сами все увидим, – сказал Родди.
2
Сестра О’Брайен, шурша юбками, проследовала из спальни
миссис Уэлман в ванную. Обернувшись, она сказала:
– Сейчас поставлю чайник. Уверена, сестрица, вы не
откажетесь от чашечки чаю на дорогу.
– Чашечка чаю, дорогая, никогда не помешает, –
удовлетворенно заметила сестра Хопкинс. – Я всегда говорю: нет ничего лучше
хорошего, крепкого чая!
Сестра О’Брайен, наполняя чайник и зажигая газ, говорила:
– У меня в этом шкафу есть все, что надо: чайник для
заварки, чашки, сахар, а Эдна приносит мне два раза в день свежее молоко. Нет
нужды без конца звонить прислуге. А плита здесь просто замечательная – вода
закипает мгновенно!
Сестра О’Брайен была высокой рыжеволосой женщиной лет
тридцати с ослепительно-белыми зубами, веснушчатым лицом и обаятельной улыбкой.
Пациенты любили ее за бодрость и жизнерадостность. Хопкинс, районная
медицинская сестра, простоватая, уже не очень молодая, приходила каждое утро, чтобы
помочь ей перестелить постель и совершить туалет пожилой леди, которая была
довольно грузной. Надо сказать, помощницей она была неоценимой – ловкой и
быстрой.
– В этом доме все сделано на совесть, – одобрительно
заметила Хопкинс.
