– Вообще-то, я подумал, что он остановился в «Марии Кристине» и забрел сюда совершенно случайно.
– Почему именно в «Марии Кристине»? – удивился Субисаррета.
– Таким людям подавай сразу пять звезд, на меньшее они не согласны. Он приезжий, да. Не баск и не испанец, приезжий. И у него очень дорогие часы.
– Вы даже это успели заметить?
– Трудно не заметить «Улисс Нардин». Я знаю толк в часах, его потянут тысяч на пятьдесят евро, не меньше.
– Вы так хорошо успели рассмотреть часы?
– Он выпил здесь кофе. Сидел за тем же столиком, что и вы поначалу. Я сам его обслуживал.
– А потом, когда он выпил кофе?
– Потом он подошел к доске и снял купюру.
– И?
– И все. Вышел на улицу.
– Вы могли бы опознать его?
– Его – да.
– Вот что, – Субисаррета на секунду задумался. – Поскольку у вас все равно сиеста, я пришлю человека, который поможет вам восстановить личность мужчины в подробностях.
– Прямо сейчас?
– Да.
– А… что это за человек?
– Штатный художник нашего управления. Составите с ним фоторобот.
Откинувшись на стуле, Субисаррета набрал прямой номер Йонатана, значившегося в его телефонной книжке как «мазила-растаман». Мазила Йонатан был во всех отношениях примечательной личностью: любителем травки, режиссера Тарантино и женщин бальзаковского возраста, годящихся ему в матери. Несколько раз Субисаррета лично вытаскивал его из передряг с наркотой, еще один раз Йонатан засветился в сексуальном скандале с женой высокопоставленного чинуши из мэрии, – после чего был с треском и шумом уволен. Восстановили его примерно через пару месяцев, без всякого шума, по-тихому. А все потому, что чертов дурак Йонатан оказался совершенно незаменимой профессиональной единицей. Наплевав на компьютерные технологии, он работал по старинке – исключительно с карандашом в руках. И результаты его карандашных рейдов по еще не оформившимся физиономиям еще не пойманных преступников превосходили все ожидания. Как ему это удавалось – загадка. Загадкой было и то, что свидетели, до того клявшиеся, что помнят неустановленное лицо весьма приблизительно, при тесном контакте с растаманом вспоминали все – до мельчайших подробностей.
– Как только тебе удается их раскрутить? – спросил однажды Субисаррета у Йонатана.
– Это чоппер
[24]
, детка, – меланхолично ответил Йонатан, и шагу не ступавший без цитат из Тарантино.
При чем здесь чоппер, Субисаррета так и не понял, но пытать Йонатана дальше не имело смысла: все равно не скажет. А если скажет, то запутает инспектора еще больше. Затащит его в хляби наркотических ассоциаций, из которых потом и не выберешься, не выкурив косяк размером с бычью ногу.
Йонатан откликнулся на звонок не сразу, лишь с третьего захода, когда инспектор уже начал терять терпение.
– Субисаррета, – рявкнул Икер в трубку.
– Ага, – голос мазилы-растамана прозвучал расслабленно. Не иначе как курит дурь в своей берлоге с видом на обнесенную стеной и колючей проволокой школу для малолетних правонарушителей, по соседству с грузовым портом.
Курит дурь и слушает замшелую группу «Лед Зеппелин».
– У меня для тебя работа, Йонатан.
– Дерьмо твоя работа.
Интересно, это цитата из Тарантино или нет? Если да, то что должен ответить Субисаррета, чтобы не выпасть из роли?
– Кому-то приходится разгребать и дерьмо.
– Складировать дохлых нигеров – не мое собачье дело.
А вот это – уже наверняка цитата, Йонатан обкурился, сукин сын! По укурке он напрочь теряет связь с какой бы то ни было реальностью, кроме тарантиновской.
– Речь не о нигерах.
– Жаль. У них там все немного не так. В смысле, у них там все точно так же, как и здесь, только немного по-другому.
– У нигеров? – Субисаррета не единожды давал себе слово не втягиваться в словесный бред мазилы-растамана, но иногда случаются проколы. – Не морочь мне голову, Йонатан! За тобой ведь должок, приятель. Тот случай в ночном клубе, когда тебя повязали с карманами, полными травы.
– Надо было взять дробовики…
– Не прикидывайся идиотом, ты хорошо знаешь, чем для тебя все могло закончиться. И закончилось бы, если бы не я.
– Ой-ой-ой, пойду домой и упаду там с сердечным приступом…
– Но сначала ты заглянешь в бар «Папагайос», слыхал о таком?
– Анашой там не приторговывают?
Авторство этой фразы не вызывает у инспектора сомнений: она точно принадлежит Йонатану, отцепившемуся наконец от культовой штанины Тарантино.
– Поинтересуешься у бармена сам. Он же поможет тебе скроить портрет одного человека. Это важно.
– Для кого?
– Для меня, – прибегнул Субисаррета к последнему аргументу. – Считай, что это – моя личная просьба. И дело не терпит отлагательств.
– То есть я должен…
– Ты должен быть здесь. С дробовиком, с чоппером, с коктейльной трубочкой, со складом дохлых нигеров. С чем угодно, но ты должен быть здесь.
– Вообще-то, у меня сегодня выходной.
– У меня тогда тоже был выходной. Но я убил его на то, чтобы спасти твою задницу от каталажки.
– Хорошо, – после недолгой паузы сказал Йонатан. – Я подъеду. Ты будешь там?
– Может быть. А может быть, и нет. Но бармен здесь будет точно. Бар «Папагайос» на улице Урбьета, ты запомнил?
– Урбьета, «Папагайос».
Покончив с Йонатаном, Субисаррета вновь обратился к бармену, который слушал весь разговор с нескрываемым удивлением. А в конце и вовсе запаниковал: это было видно по округлившимся глазам и приоткрытому рту.
– Сейчас сюда подъедет художник…
– С дробовиком? – осторожно уточнил бармен.
– Вряд ли. Вам просто нужно будет описать того парня с дорогими часами. Как можно более подробно. Это все, что требуется.
– А… разве вы не дождетесь своего художника? – отдаленная перспектива остаться один на один с нигероукладчиком Йонатаном не очень устраивала бармена.
– У него будет такое же удостоверение, как и у меня. Так что все в порядке.
– А дробовик?
– Он даже с дамскими револьверами не дружит, не беспокойтесь.
…По уму Субисаррете следовало бы дождаться Йонатана в «Папагайос» и получить изображение ловца камбоджийской купюры с пылу с жару, но, поразмыслив, он решил не терять времени. Пока мазила доберется сюда, пока выудит подробности, пока набросает портрет, – пройдет минимум два часа, а то и больше. А за два часа можно много чего успеть.
