Этой русской не нужны его откровения. Она пригласила инспектора на яхту из вежливости. Чтобы закрыть вопрос с Лали и раз и навсегда избавиться от Икера в будущем. Сан-себастьянском или каком-то другом.
Любом другом.
Даже осознание этого факта не остановило бы Субисаррету. Останавливает мысль об Исмаэле. О его вчерашнем визите к Виктору Варади. Не будь его, лужайка с папоротником осталась бы девственно-чистой. Но неаккуратный Исмаэль Дэзире наследил на ней, оставил после себя битое стекло и куски тряпья со ржавыми пятнами. Оба они – и Дарлинг, и саксофонист демонстрируют нежную привязанность друг к другу и проживают жизнь под семейным лозунгом «Мы никогда не расстаемся». Это вовсе не означает, что Дарлинг пряталась в багажнике Викторова «форда», в то время как Исмаэль выманивал его на улицу. Но она, наверняка, в курсе всех его дел.
– …Я понимаю вас, инспектор. Понимаю и сочувствую. Терять близких друзей тяжело. А… что стало с картинами вашего друга?
Самое время посокрушаться о том, что, сосредоточившись на поисках Альваро, Икер не уделил должного внимания судьбе его картин. Блокноты – вот что интересовало инспектора, только из них можно было выудить информацию, если таковая имелась. Только они могли отразить все, что видели глаза Альваро: людей и события. А картины слишком абстрактная вещь. Некоторые из них, насколько известно Субисаррете, хранятся в частных коллекциях. Некоторые – в галереях. Что-то купили музеи современного искусства в Бильбао и Мадриде. Несколько недописанных полотен осталось в мастерской на Сан-Роке, – и это все, что известно Субисаррете о картинах Альваро.
– …Думаю, что их судьба сложилась более благоприятно, чем судьба моего друга.
– Вы вычеркнули его из списка живых, инспектор?
– Я смотрю на вещи реально. Если человек на протяжении долгого времени не дает знать о себе даже самым близким… Хорошего не жди.
– Я бы не стала терять надежду. Обстоятельства бывают самыми разными. Поверьте.
– Личный опыт?
– И личный тоже. Моя нынешняя жизнь кардинально отличается от той жизни, которую я вела на родине. И многие из тех, с кем я была дружна когда-то, даже не знают, где я сейчас. Но так лучше для всех.
– Ваша жизнь на родине была так невыносима, что от нее стоило отказаться?
– Она была… скучна.
– А сейчас?
– Сейчас она – какая угодно, но только не скучная.
– Чем вы занимаетесь, Дарлинг?
Невинный вопрос, на который следует такой же невинный, хотя и расплывчатый ответ:
– Декоративно-прикладное искусство. В основном африканское. Я – эксперт, и довольно неплохой.
Лужайка с папоротником приобретает все более неказистый вид, и Субисаррете это совсем не нравится. К битому стеклу и ржавым тряпкам присоединились теперь еще и клочки бумаги. Бренные останки брошюры по искусству Бенина и аукционного каталога – вот что это такое.
– Удивительно.
– Что именно удивительно?
– В багаже убитого обнаружился аукционный каталог и брошюра по искусству Бенина. Это ведь Африка?
– Да.
– Странное совпадение ваших с покойником пристрастий, вы не находите?
– Нахожу, – самообладанию Дарлинг можно только позавидовать.
– Будь вы на моем месте, что бы вы подумали?
– Что потенциальная подозреваемая… Если вы считаете меня подозреваемой… Поступила крайне неосмотрительно, оставив эту печатную продукцию на месте преступления. Но лично я никогда не поступаю неосмотрительно и всегда взвешиваю риски.
– Я не считаю вас подозреваемой… Просто пытаюсь понять, почему так много Африки в одной отдельно взятой гостинице. Кстати, об Африке… Исмаэль – африканец, не так ли? Но вы говорили, что его мать русская.
– Я сказала, что мать Лали – русская. А Исмаэль ее приемный сын.
– Так он африканец?
– Конголезец.
Конголезец. В недавнем разговоре с Энеко тоже упоминалось Конго. Как одна из стран, где распространен культ бвити, основанный на пожирании наркотического растения ибоги. Еще одна ниточка, которая тянется прямиком к Альваро-Кристиану, этих ниточек становится слишком много!..
– И каким образом конголезец попал в европейскую семью?
– Вряд ли эта история прольет свет на произошедшее в отеле.
– Охраняете частную жизнь вашего клана?
– Разве это не естественное человеческое желание?
– Согласен. Так вы не общались с тем парнем? Ночным портье Виктором Варади?
– Ничего, что выходило бы за рамки дежурной вежливости. Мы здоровались с ним так же, как с любым другим портье на ресепшене. А… что не так с этим самым Виктором?
– Он дежурил в ночь, когда произошло убийство. Вашему Исмаэлю даже удалось поговорить с ним ранним утром… Исмаэль сам сказал мне об этом.
– И?
– А потом он исчез.
– После разговора с Исмаэлем?
– Нет. Он сдал свою смену позже, но вечером так и не вышел. И никого не предупредил, что не придет, хотя все характеризуют его как исполнительного работника.
– Вы считаете, что он каким-то образом причастен к убийству?
– Он мог стать свидетелем происшедшего…
– Мо!..
Крик маленького ангела, появившегося внезапно, заставляет Субисаррету вздрогнуть; что значит ее требовательное «мо»? Девчонка обвивает шею Дарлинг руками, исподлобья глядя на инспектора.
– Куда ты пропала, Мо?
Вот оно что: «Мо» – еще одно имя Дарлинг, третье по счету.
– Никуда я не пропала, – Дарлинг целует ангела куда-то в подбородок. – Просто разговариваю с нашим гостем. Вы ведь уже знакомы, да?
– Он полицейский. Можно я возьму яблоко, Мо?
– Конечно.
– Зачем он здесь? – девчонка не очень-то вежлива.
– Хочет кое о чем тебя спросить. Если ты не возражаешь.
– Пусть спрашивает.
– Мне лучше остаться? – неизвестно, к кому обращен вопрос Дарлинг: к инспектору или к ангелу, нацелившемуся на самое большое яблоко.
– Я все же хотел бы переговорить с девочкой наедине… Много времени это не займет, обещаю.
– Ну, хорошо, – соглашается, наконец, русская. – Я пойду проведаю Исмаэля. Но скоро вернусь, не беспокойся.
– Я и не беспокоюсь, – заявляет девчонка.
Несколько секунд Субисаррета вслушивается в легкие удаляющиеся шаги русской и только потом, когда она полностью скрывается за массивом рубки, переводит взгляд на ангела:
– Здравствуй еще раз, Лали.
– Привет.
Девчонка забирается на кресло, которое прежде занимала Дарлинг, и складывает ноги по-турецки. Странно, но с уходом молодой женщины пейзаж вокруг инспектора неуловимо изменился. Это не относится к береговой линии, она осталась прежней. Скорее, к краскам дня.
