– Что это у вас за картина? Судя по всему, вы держите под
мышкой картину, верно?
Томми снял обертку.
– На этой картине стоит подпись вашего мужа. Мне бы хотелось
услышать, что вы можете о ней сказать.
– Понятно. Что именно вы хотите знать?
– Когда она написана и где находится это место.
Миссис Боскоуэн в первый раз внимательно на него посмотрела,
и в ее глазах мелькнула искра интереса.
– Ну что же, это нетрудно, – сказала она. – Да, я могу вам о
ней рассказать. Она была написана примерно пятнадцать лет назад – впрочем, нет,
значительно раньше, как я припоминаю. Это одна из ранних его работ. Двадцать
лет назад, я бы сказала.
– А вы знаете, где это? Я имею в виду, где находится это
место?
– О, конечно, я прекрасно помню. Очень милая картина. Мне
она всегда нравилась. И этот горбатый мостик, и дом. А место называется
Сэттон-Чанселор. Это в семи милях от Маркет-Бейзинга. А дом находится в двух
милях от Сэттон– Чанселора. Прелестное местечко. Такое тихое и уединенное.
Она подошла к картине, нагнулась и стала внимательно ее
рассматривать.
– Вот забавно, – сказала она. – Да, очень странно. Интересно
бы знать.
Томми, оставив без внимания это непонятное замечание,
спросил:
– А как называется этот дом?
– Право, не припомню. Его название несколько раз менялось.
Не могу вам сказать почему. С этим домом связаны какие-то трагические события,
и новые хозяева всякий раз давали ему новое название. То он назывался «Дом на
канале», то «Дом у моста», потом «В лугах», а еще – «У реки».
– А кто там жил? И кто живет теперь? Вы не знаете?
– Мне они незнакомы. Когда я в первый раз там была, там жили
мужчина и женщина. Собственно, они только приезжали туда на уик-энды. Мне
кажется, они не были женаты. Она была танцовщица, а может быть, актриса –
нет-нет, определенно танцовщица. Балерина. Довольно красивая, но глупенькая.
Даже, я бы сказала, не в своем уме. Уильям, насколько мне помнится, был в нее
влюблен.
– Он рисовал ее?
– Нет. Он вообще редко писал людей. Говорил иногда, что
хочет сделать с кого-нибудь эскиз, но всерьез этим не занимался. А вот к
молодым девицам он всегда был неравнодушен.
– Именно эти люди там жили, когда он писал эту картину?
– Да, мне кажется, что так. Правда, не постоянно. Они
приезжали только на уик-энды. А потом они расстались. Между ними произошла
ссора, он, как мне кажется, бросил ее и уехал, а может быть, наоборот, она его
бросила. Меня там в то время не было. Я была в Ковентри, лепила там группу.
После этого, по-моему, там оставались гувернантка и ребенок. Не знаю, что это
была за девочка, откуда она взялась, но, насколько я понимаю, гувернантка была
при ней, воспитывала ее. Потом, как мне кажется, с девочкой что-то случилось.
Либо гувернантка куда-то ее увезла, либо она умерла. Зачем вам нужно знать, что
за люди жили там двадцать лет назад? Разве не глупо этим интересоваться?
– Я хочу знать об этом доме все, что только возможно, –
пояснил Томми. – Понимаете, моя жена поехала разыскивать этот дом. Она сказала,
что видела его из поезда.
– Совершенно верно, – кивнула миссис Боскоуэн. – Железная
дорога идет как раз по другую сторону моста. Насколько я понимаю, из поезда
этот дом прекрасно виден. – Потом она спросила: – А зачем вашей жене
понадобилось отыскивать этот дом?
Томми вкратце объяснил ей, в чем дело. Она бросила на него
подозрительный взгляд.
– А вы случайно не сбежали из сумасшедшего дома? – спросила
миссис Боскоуэн. – Может, вас отпустили под честное слово? Так, кажется, у них
это называется?
– Согласен, что на это похоже, – признался Томми, – но на
самом деле все очень просто. Моя жена хотела разузнать все, что связано с этим
домом, поэтому она стала ездить по разным железнодорожным веткам, чтобы
выяснить, где она его видела. Скорее всего, она его нашла и поехала в это самое
место – что-то такое, а потом Чанселор.
– Верно, Сэттон-Чанселор. Было такое богом забытое местечко.
Вполне возможно, что теперь оно разрослось, может быть, даже превратилось в
современный спальный район.
– Вполне возможно, – согласился Томми. – Она позвонила, что
едет домой, но так и не приехала. И я хочу узнать, что с ней случилось. Думаю,
что она приехала и начала наводить справки об этом доме, а потом... возможно,
теперь ей грозит опасность.
– Какая может быть опасность?
– Я не знаю. Я даже не подозревал ни о какой опасности, а
вот моя жена подозревала.
– Она у вас вообще подозрительная?
– Может быть, и так. Ей это свойственно. У нее бывают
предчувствия. Вы никогда не слышали о некоей миссис Ланкастер? Лет двадцать
тому назад, например, или, напротив, совсем недавно, несколько месяцев назад?
– Миссис Ланкастер? Нет, я такой не знаю. Имя-то
запоминающееся. Нет, решительно не помню. А в чем дело, что это за миссис
Ланкастер?
– Ей как раз принадлежала эта картина. Она в свое время
подарила ее моей тетушке. А потом, довольно неожиданно, уехала из дома престарелых,
где до этого находилась. Ее забрали родственники. Я пытался навести о ней
справки, однако у меня ничего не получилось.
– У кого из вас больное воображение, у вас или у вашей жены?
Вы напридумывали кучу всяких вещей и теперь не находите себе покоя.
– О, конечно, можно сказать и так, – согласился Томми. – Не
нахожу себе покоя, а почему – неизвестно. Вполне возможно, что волнуюсь
попусту. Вы это хотите сказать? Может быть, вы и правы.
– Нет, – возразила миссис Боскоуэн несколько иным тоном. – Я
бы не сказала, что совсем попусту.
Томми вопросительно посмотрел на нее.
– В этой картине есть одна странность, – сказала миссис
Боскоуэн. – Совершенно непонятная вещь. Я, видите ли, отлично ее помню. Вообще,
я помню большинство картин Уильяма, хотя у него их такое множество.
– А вы не помните, кто ее купил, если она действительно была
продана?
– Нет, вот этого не помню. Да, мне кажется, что ее кто-то
купил. У него как-то была выставка, с этой выставки много было распродано. Они
были написаны за три или четыре года до выставки. Очень многое раскупили. Почти
что все. Но сейчас я, конечно, не могу вспомнить, кто покупал. Трудно этого от
меня требовать.
– Я вам очень благодарен и за то, что вы вспомнили.
