«Но что я тут делаю? Почему нахожусь в больнице? Если я
работаю в больнице, то должна быть в форменном платье. В форме ДВО»
[10]
.
Возле ее кровати материализовалась сиделка.
– Ну как, вам теперь получше, дорогуша? – спросила она с
наигранной бодростью. – Вот и славненько.
Таппенс не была уверена в том, что все так уж славненько.
Сиделка сказала что-то о чашечке чаю.
«Похоже на то, что я больна», – неодобрительно сказала себе
Таппенс. Она лежала неподвижно, восстанавливая в памяти отрывочные слова и
мысли.
«Солдаты, – сказала себе Таппенс. – ДВО. Да, конечно. Я
служу в ДВО».
Сиделка принесла чай в чашке, похожей на поильник, и
поддерживала ее голову, пока она пила. Голову снова пронзила острая боль.
– Я работаю в ДВО, – вслух сказала Таппенс.
Сиделка посмотрела на нее непонимающе.
– Голова болит, – сообщила Таппенс, констатируя этот факт.
– Скоро пройдет, – отозвалась сиделка.
Она приняла поильник и, проходя мимо сестры, доложила ей:
– Номер четырнадцатый проснулась. Правда, она еще плохо
соображает.
– Она что-нибудь сказала?
– Сказала, что она ОВП
[11]
, – сообщила сиделка.
Сестра хмыкнула, показывая тем самым, что она думает обо
всяких ничего не значащих пациентах, которые утверждают, что они ОВП.
– Ну, это мы еще посмотрим, – сказала она. – Поторопитесь,
нельзя же весь день возиться с поильником.
Таппенс лежала на подушках в полусонном состоянии. Она все
еще не могла контролировать свои мысли, и они проносились в ее голове
беспорядочной чередой.
Здесь должен быть кто-то, кого она хорошо знает. В этой
больнице было что-то странное. Она такой больницы не помнила... Никогда в такой
не работала. «Там были солдаты, – сказала она себе. – Это была хирургическая
палата, на мне были ряды А и Б». Она открыла глаза, снова огляделась и решила,
что этой больницы она никогда раньше не видела, что там нет ничего указывающего
на хирургических больных, будь они военные или гражданские.
Интересно, где она находится? – спрашивала она себя. В каком
городе? Она попыталась вспомнить какое-нибудь название. Но единственное, что
приходило на ум, – Лондон или Саутгемптон.
Теперь около кровати появилась палатная сестра.
– Надеюсь, вам теперь лучше? – спросила она.
– Я чувствую себя хорошо, – ответила Таппенс. – Что со мной
такое?
– У вас ушиб головы. Она у вас, должно быть, сильно болит,
верно?
– Болит, – подтвердила Таппенс. – А где я нахожусь?
– В Королевской больнице в Маркет-Бейзинге.
Таппенс обдумывала эту информацию. Она ничего ей не
говорила.
– Старик священник, – сказала она.
– Простите?..
– Да так, ничего.
– Мы пока не могли вас зарегистрировать, нам неизвестна ваша
фамилия, – сказала сестра. Она приготовила ручку, устремив на Таппенс
вопросительный взгляд.
– Моя фамилия?
– Да. Для истории болезни, – пояснила она.
Таппенс молчала, соображая, что все это означает. Ее
фамилия. Как ее фамилия? «До чего глупо, – сказала она себе. – Я, кажется, ее
забыла. Но все-таки должна ведь у меня быть фамилия». Вдруг она почувствовала
облегчение. Перед ней мелькнуло лицо священника, и она решительно проговорила:
– Ну конечно, Пруденс.
– П..., эр, у, де, е, эн, эс?
– Совершенно верно.
– Но это только имя. А как фамилия?
– Каули. Ка, а, у, эль, и.
– Рада, что вы вспомнили, – сказала сестра и отошла с таким
видом, словно все остальное ее не интересовало.
Таппенс была довольна собой. Пруденс Каули из ДВО, отец ее
священник... у него приход... идет война... «Странно, – подумала она, – похоже,
я ошибаюсь. Все это было давным-давно». Она пробормотала про себя: «Это не ваш
ребеночек?» Ничего невозможно понять. Она ли это сейчас сказала или это ей
сказал кто-то другой?
Сестра снова стояла у ее кровати.
– Ваш адрес, – сказала она. – Мисс Каули или миссис Каули?
Вы спрашивали о ребенке?
– «Это не ваш ребеночек?» Кто это спрашивал или это я сама
говорила?
– Я бы на вашем месте постаралась уснуть, – посоветовала
сестра.
Она вышла, чтобы сообщить полученную информацию по
назначению.
– Кажется, она приходит в себя, доктор, – доложила сестра. –
Назвала себя Пруденс Каули. Однако адреса не помнит. Говорит что-то о ребенке.
– Ладно, – сказал доктор в своей обычной небрежной манере. –
Дадим ей еще сутки. Она справляется с сотрясением вполне удовлетворительно.
II
Томми пытался вставить ключ в замок. Прежде чем ему это
удалось, дверь отворилась – на пороге стоял Альберт.
– Ну и как, – спросил Томми, – она вернулась?
Альберт покачал головой.
– И никаких известий – ни звонка, ни письма, ни телеграммы?
– Ничего, сэр. Решительно ничего. И от других тоже ничего.
Они затаились. Но она находится у них. Они ее держат, сэр. Я в этом уверен. Они
ее держат.
– Что, черт возьми, вы хотите сказать этим своим «они ее
держат»? Начитались всякого. Кто ее держит?
– Вы знаете, о чем я. Гангстеры.
– Какие еще гангстеры?
– Те, которые чуть что – выхватывают ножи. Или же
международные.
– Перестаньте молоть чепуху, – сказал Томми. – Вы знаете,
что я думаю?
Альберт вопросительно посмотрел на него.
– Я полагаю, с ее стороны очень дурно, что она не дает о
себе знать. Она совершенно с нами не считается.
– Ну что же, я понимаю, что вы хотите сказать. Отчего же,
можно считать и так, если вам от этого легче. Я вижу, вы принесли картину
назад, – добавил он, принимая из рук Томми громоздкую поклажу.
