– Вы просто удивитесь, уверяю вас, когда я расскажу вам то,
что о нем знаю. Право слово. Все, понимаешь ли, считают, что это всем известно,
да только они ошибаются. Все было совсем не так. Дело было в старшей сестре,
понимаешь. Точно говорю. Такая вроде бы прекрасная была девушка. А ключ им дала
собака мясника, вот тогда они все и поняли. Она их привела прямо к ее дому.
Только, как оказалось, дом-то был не ее. Да-а, я мог бы и еще кое-что
порассказать об этом деле. А еще была старая миссис Аткинс. Никто не знал, что
она держит дома револьвер, а я знал. Узнал, когда за мной прислали, чтобы я
починил ее толбой. Так в старину называли комод. Да. Толбой, именно так. Ну так
вот, семидесятипятилетняя старуха, а в ящике, в ящике этого самого комода,
который меня позвали чинить – там дверцы не закрывались и замок был не в
порядке, – в этом ящике и лежал револьвер. Завернут он был вместе с парой
женских туфель. Размер номер три. А может быть, и два. Белые атласные туфли. На
малюсенькую такую ножку. Она говорила, что они принадлежали еще ее прабабушке,
были от ее свадебного наряда. Вполне возможно. Только некоторые говорили, что
она купила их в лавке у антиквара, я-то ничего этого не знаю. Вот там, вместе с
туфлями, и лежал этот револьвер. Говорили, что его привез ее сын. Прямо-таки из
Восточной Африки, право слово. Он туда ездил охотиться на слонов или на кого-то
еще, точно не знаю. А когда вернулся, при нем был револьвер, он его и привез
домой. И знаете, что делала эта старушка? Сын научил ее стрелять. Так вот, она
садилась в гостиной и смотрела в окно, и когда кто подходил к дому по аллее,
она брала револьвер и стреляла, не в него, а по сторонам – справа и слева.
Человек пугался до смерти и убегал прочь. Она говорила, что не потерпит, чтобы
всякие там прохожие пугали ее птичек. Заметьте, птиц она никогда не убивала,
никогда в них не стреляла. Нет, нет, этого она никогда не делала. А еще ходили
разговоры про миссис Лезерби. Она чуть было не попала под суд, верно говорю. Ну
да, воровала в магазинах. И очень ловко, как говорят. А ведь богачка такая, что
и сказать нельзя…
Таппенс условилась с мистером Бодликотом относительно ванной
комнаты – там нужно было застеклить световой люк в потолке, – надеясь на то,
что ей удастся направить течение его воспоминаний о прошлом в то русло, которое
поможет им с Томми раскрыть хранящиеся в их доме тайны.
Старый Айзек Бодликот не заставил себя ждать и с
удовольствием явился к новоселам, чтобы произвести необходимые починки в их
новом доме. Ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем знакомство с
новыми людьми. Наиболее важными событиями в его жизни были встречи с людьми,
которые еще не знали, какая у него великолепная память и как много интересного
она хранит. Те, что уже слышали его рассказы, редко просили, чтобы он их
повторил. А вот новая аудитория! Это всегда приятное событие. И возможность
продемонстрировать, как много он всего знает и какой он мастер на все руки. И
еще ему доставляла удовольствие возможность пространно порассуждать по всякому
подходящему поводу.
– Счастье еще, что старик Джо не пострадал. Все лицо могло
оказаться израненным.
– Да, вполне возможно.
– Нужно бы подмести пол, хозяйка, там осталось стекло.
– Я знаю, – сказала Таппенс. – Просто мы еще не успели.
– Но со стеклом шутить нельзя. Вы знаете, что это за штука –
стекло? Маленький осколок, а может наделать беды. Даже умереть можно, если он
угодит в кровеносный сосуд. Как мисс Лавиния Шотэйкем. Вы не поверите…
Таппенс не заинтересовалась мисс Лавинией Шотэйкем. Про нее
она уже слышала от других обитателей деревни. Ей было, очевидно, лет семьдесят,
а то и восемьдесят, она была глуховата и почти ничего не видела.
– Я думаю, – сказала Таппенс, прерывая Айзека, прежде чем он
ударится в свои воспоминания о Лавинии Шотэйкем, – что вы, наверное, много
знаете о разных людях и необычайных происшествиях, которые случались в далеком
прошлом.
– Я, скажу вам, уже не так молод, мне ведь больше
восьмидесяти пяти. Ближе к девяноста. Но память у меня всегда была хорошая.
Есть такие вещи, которые невозможно забыть, как бы много времени ни прошло.
Какая-нибудь мелочь, и снова все вспоминается. Вы не поверите, какие случаи я
могу вам рассказать.
– Да, просто удивительно, как много вы всего знаете о самых
разных людях и интересных событиях.
– Ну конечно, люди-то разные бывают, разве их разберешь?
Думаешь про них одно, а оказывается совсем другое. Иногда такое творят, что
никогда на них не подумаешь.
– Оказываются шпионами, – подсказала Таппенс, – или
преступниками.
Она с надеждой смотрела на старика… Айзек нагнулся и поднял
с пола осколок стекла.
– Вот, – сказал он. – Как вам понравится, если эта штука
вопьется вам в подошву?
Таппенс начала думать, что починка светового люка не будет
особенно способствовать оживлению его памяти и не вызовет потока воспоминаний о
минувших временах. Она сказала, что небольшую тепличку, пристроенную к стене
дома возле столовой, тоже можно было бы починить, если не поскупиться на
покупку стекла. Как его мнение, стоит ее восстанавливать или лучше снести?
Айзек был в восторге от того, что ему предложили решить новую проблему. Они
спустились вниз и пошли вокруг дома, пока не увидели эту так называемую теплицу.
– Это? – спросил Айзек.
Таппенс подтвердила, что она имеет в виду именно это.
– КК, – сообщил Айзек.
Таппенс с удивлением посмотрела на него:
– Что вы сказали?
– Я сказал: КК. Так ее называли во времена старой миссис
Лотти Джонс.
– Почему же ее так называли?
– Не знаю. Сдается мне, это было нечто вроде названия для
таких мест, как это. Ничего особенного она собой не представляла, понимаете. В
других домах были настоящие оранжереи. Там вот росли в горшках разные растения,
папоротники вроде девичьих кос.
– Верно, – сказала Таппенс, возвращаясь к своим собственным
воспоминаниям, относящимся к тем далеким временам.
– Оранжереи или теплицы, так их обычно называли. А вот
старая миссис Лотти Джонс называла свою КК, не знаю почему.
– У них там росли девичьи косы?
– Нет, ее использовали не для этого, – сказал он. – Детишки
держали там свои игрушки. Кстати, об игрушках, они и до сих пор там хранятся.
Их никто оттуда не убирал. Само-то строение почти разрушено, верно? Как-то раз
только починили крышу, но, думаю, никто больше не будет его использовать. Туда
складывали старые игрушки, ломаные стулья и все такое. А лошадь-качалка там уже
давно стоит в уголке да еще «Верная любовь».
– А войти туда можно? – спросила Таппенс, стараясь заглянуть
внутрь через стекло, которое казалось почище других. – Там, должно быть, можно
найти массу любопытных вещей.
