– Да нет, не похоже. Но тем не менее довольно противно.
Господи, снова я напоролась на гвоздь. Похоже, на этом самом гвозде оно и
висит, я нащупала что-то вроде бечевки. Странно, что она не сгнила.
Таппенс осторожно вытащила свою находку.
– Это записная книжка, – сказала она. – Да, в свое время
кожа была великолепная. Просто отличная кожа.
– Посмотрим, что там внутри, если там действительно что-то
есть, – предложил Томми.
– Там что-то есть, – сказала Таппенс. – Может, толстая пачка
денег, – с надеждой предположила она.
– Не думаю, чтобы это были бумажные деньги. Бумага
непременно сгнила бы, разве не так? – сказал Томми.
– Ну, не знаю. Иногда, как ни странно, деньги сохраняются и
не гниют. Мне кажется, пятифунтовые банкноты печатали в свое время на очень
хорошей бумаге. Она была тонкая и чрезвычайно прочная.
– А вдруг это двадцатифунтовые? Очень пригодились бы в
хозяйстве.
– Я считаю, что деньги были положены еще до Айзека, а не то
он непременно нашел бы их. Ну ладно. Подумать только! Вполне возможно, что это
и двадцатифунтовки. Жаль, что не золотые соверены. Впрочем, соверены всегда
хранят в кошельке. У моей двоюродной бабушки Марии был громадный кошелек,
полный золотых соверенов. Она, бывало, показывала его нам, детям. Говорила, что
бережет их на черный день, на случай, если придут французы. По-моему, она
опасалась именно французов. Во всяком случае, она берегла эти деньги на случай
каких-то чрезвычайных событий. Прекрасные золотые монетки, толстенькие такие,
красивые. Мне они ужасно нравились, и я всегда думала, как было бы
замечательно, когда я вырасту, иметь такой кошелек, полный золотых соверенов.
– Кто бы тебе дал такой кошелек?
– Я не думала о том, кто мог бы мне его дать, – сказала
Таппенс. – Просто думала, что вдруг, когда я вырасту, у меня будет такой
кошелек. Когда по-настоящему вырасту и буду носить мантилью – так, по крайней
мере, называли тогда плащ или пальто. Буду ходить в мантилье, и чтобы
непременно было меховое боа и шляпка. И у меня будет толстый кошелек, набитый
золотыми монетами, и, когда ко мне будет приезжать на каникулы любимый внук, я
буду давать ему соверен.
– А как же девочки, твои внучки?
– Они, мне кажется, не получали никаких соверенов, – сказала
Таппенс. – Но иногда она присылала мне половину пятифунтового банкнота.
– Половину банкнота? Но это же бессмысленно!
– Вовсе нет. Она разрывала банкнот пополам и посылала мне
сначала одну половину, а потом, в следующем письме, вторую. Это делалось с
определенной целью: чтобы никто не украл деньги.
– Скажите пожалуйста, какие предосторожности принимались в
то время!
– Да уж действительно принимались. Ой, что это там такое?
Она в этот момент обследовала записную книжку.
– Давай-ка выйдем отсюда на минутку, – предложил Томми, –
здесь ужасно душно.
Они вышли из КК. Снаружи можно было лучше рассмотреть
находку. Это был толстый кожаный бумажник отличного качества. Кожа слегка
затвердела от старости, однако ничуть не испортилась.
– Там, внутри Матильды, на него не попадала влага, –
заметила Таппенс. – О, Томми, я, кажется, знаю, что там внутри.
– Знаешь? И что же, по-твоему, там такое? Думаю, что не
деньги и уж точно не соверены.
– Конечно же, не деньги, – сказала Таппенс. – Мне кажется,
это письма. Не знаю, сумеем ли мы их прочитать. Они такие старые, и чернила
совершенно выцвели.
Томми очень осторожно раскладывал хрупкие желтые страницы
писем, отделяя одну от другой, когда это было возможно. Они были написаны
крупными буквами, очень темными синими чернилами.
– «Место встречи меняется, – прочел Томми. – Кен-Гарденс,
возле Питера Пэна. 25-го, в среду, в 3.30. Джоанна».
– Мне кажется, – сказала Таппенс, – мы наконец до чего-то
докопались.
– Ты хочешь сказать, что какому-то человеку, который
собирался в Лондон, предлагалось отправиться туда в определенный день для
встречи с кем-то другим, чтобы принести с собой документы или еще что-нибудь в
этом роде? Но кто же, по-твоему, мог достать эти вещи из Матильды и кто мог их
туда положить?
– Это не мог быть ребенок, – сказала Таппенс. – Это, должно быть,
был кто-то, кто жил в доме и, соответственно, мог свободно передвигаться
повсюду, не привлекая к себе внимания. Он мог получить то, что нужно, от
шпиона, связанного с военным флотом, и переправить это в Лондон.
Таппенс завернула кожаный бумажник в шарф, который обычно
носила на шее, и они с Томми вернулись в дом.
– Там есть и другие бумаги, – сказала Таппенс, – но в
большинстве своем бумага испорчена, и они могут просто развалиться, когда их
тронешь. Ой, что это такое?
На столе в холле лежал довольно толстый пакет. Из столовой
вышел Альберт и доложил:
– Его прислали с посыльным, мадам. Лично для вас.
– Интересно, что это такое, – сказала Таппенс, беря в руки
пакет.
Они с Томми вместе направились в гостиную. Таппенс развязала
бечевку и сняла оберточную бумагу.
– Это похоже на альбом, – сказала она. – Мне кажется… Ах,
здесь записка. Это от миссис Гриффин.
«Дорогая миссис Бересфорд, с Вашей стороны было очень
любезно принести мне эту книгу для записи рождений. Мне доставило громадное
удовольствие перелистывать ее и вспоминать разных людей и старые времена. Все
так забывается. Порой помнишь только имя, а фамилию забываешь, а иногда,
наоборот, помнишь только фамилию. Я тут недавно наткнулась на этот старый
альбом. Он в общем-то и не мой. Мне кажется, он принадлежал моей бабушке, но в
нем множество фотографий, и среди них две или три, которые принадлежат
Паркинсонам, потому что бабушка была с ними знакома. Я думаю, Вам будет
интересно посмотреть этот альбом, поскольку Вы интересуетесь всем, что было
связано с Вашим домом и с людьми, которые в нем прежде жили. Пожалуйста, не
трудитесь мне его возвращать, для меня лично он не представляет решительно
никакой ценности, уверяю Вас. В доме всегда такая масса вещей, которые
принадлежали тетушкам и бабушкам. Вчера, например, я заглянула в старый комод и
обнаружила там целых шесть книжечек для иголок. Старые, как мир. Им, верно, не
менее ста лет. И они принадлежали не бабушке, а бабушкиной бабушке, которая
имела обыкновение дарить каждой горничной на Рождество такую книжечку для
иголок. Эти она, должно быть, купила на распродаже, так что их хватило бы и на
следующий год. Теперь они, конечно, никуда не годятся. Как подумаешь, сколько
было лишних трат и как это все печально».
