– Верно. Это ранний сорт. Он такой хрустящий… Очень вкусный.
– Ну, спасибо тебе большое, – сказала Таппенс.
Она повернулась и пошла к дому, но потом вспомнила, что
оставила в огороде свой шарф, и вернулась назад. Генри Бодликот, который
направился было домой, остановился и подошел к ней.
– Я оставила здесь шарф, – сказала Таппенс. – Где он? Ах
вот, здесь, на ветке.
Он протянул ей шарф и стоял, глядя на нее, нерешительно
переминаясь с ноги на ногу. У него был такой смущенный и взволнованный вид, что
Таппенс не могла понять, что с ним такое.
– В чем дело? – спросила она.
Генри потоптался на месте, посмотрел на нее, потом снова
потоптался, сунул палец в нос, почесал правое ухо, продолжая топтаться.
– Я просто… Не можете ли вы… Я хочу сказать… нельзя ли вас
спросить…
– О чем? – спросила Таппенс. Она остановилась, вопросительно
глядя на мальчика.
Генри сильно покраснел и продолжал нерешительно мяться.
– Ну, я не хотел… я не собирался спрашивать, но мне
интересно… люди говорят… они говорят… я слышал…
– Да говори же, в чем дело? – Таппенс не могла понять, что
так взволновало Генри, что он мог такого услышать, что было бы связано с жизнью
мистера и миссис Бересфорд, новых владельцев «Лавров». – Итак, что именно ты
слышал?
– О, просто… ну, просто что вы та самая леди, которая ловила
шпионов в прошлую войну. И вы, и ваш муж. Вы этим занимались и поймали одного,
который был немецким шпионом, а притворялся другим человеком. А вы его поймали,
и вообще у вас были всякие приключения, и в конце концов все открылось. Я хочу
сказать, вы были… Не знаю, как это называется, вы, наверное, служили в этом
самом секретном отделе и поймали шпиона, и вообще все было так здорово.
Конечно, все это было давно, но все равно, все было жутко запутано и связано… с
какими-то детскими стишками.
– Вот это верно, – сказала Таппенс. – «Мой гусёк», вот какие
стишки. Я помню.
Где он бродит, мой гусёк?
Вот забрался на шесток.
Где теперь он, угадай-ка?
У моей сидит хозяйки.
Кажется, тот самый стишок, а может быть, и другой, я теперь
уже не помню.
– Скажите на милость! – удивился Генри. – Я хочу сказать,
это же просто удивительно, что вы живете здесь, словно обыкновенный человек.
Только не понимаю, при чем здесь эти стишки.
– А при том, что у нас был свой код, шифр называется, –
сказала Таппенс.
– И его нужно было разгадывать? – спросил Генри.
– Что-то в этом роде. Но все это было давным-давно.
– Но все равно это просто потрясно, – сказал Генри. – Вы не
возражаете, если я расскажу своему дружку? Есть у меня приятель, его зовут
Кларенс. Глупое имя, верно? Мы все над ним потешаемся из-за его имени. Но все
равно он хороший парень, верно вам говорю. Вот уж он подивится, когда узнает,
что вы действительно живете здесь, среди нас.
Он смотрел на Таппенс с обожанием, словно преданный щенок.
– Просто потрясно, – снова сказал он.
– Но это было так давно, – сказала Таппенс. – Еще в
сороковых годах.
– Но все равно ведь вам было интересно? Или страшно?
– И то и другое. В основном, конечно, было страшно.
– Я так и думал. Но все-таки странно, что вы приехали сюда и
снова занимаетесь тем же самым. Этот джентльмен ведь был из флотских, верно? Он
ведь называл себя капитаном военного флота, разве не так? А был он немец.
Кларенс, по крайней мере, так говорит.
– Что-то в этом духе, – осторожно ответила Таппенс.
– Потому, верно, вы сюда и переехали. Ведь у нас такое тоже
было. Давно, правда, но все равно было то же самое. Он был офицером на
подводной лодке. И продавал чертежи. Правда, я все это знаю только по слухам.
– Понятно, – сказала Таппенс. – Но мы приехали сюда совсем
не поэтому. Просто нам понравился этот дом, он такой славный, в нем приятно
жить. До меня тоже дошли эти слухи, только я так и не знаю, что там на самом
деле было.
– Как-нибудь я вам расскажу. Конечно, никто не знает
наверняка, что правда и что нет, так это было или иначе.
– А каким образом твой друг Кларенс столько об этом узнал?
– Он это услышал от Мика, понимаете? Этот Мик жил у нас
какое-то время, в том месте, где раньше была кузница. Он давно уже уехал, но он
много чего знал, люди ему рассказывали. И наш дядя, старый Айзек, тоже много
чего знал. И иногда рассказывал нам.
– Значит, ему многое было известно об этих делах? – спросила
Таппенс.
– Ну конечно. Вот я и подумал, понимаете, когда его трахнули
по башке, не в этом ли причина. Что он слишком много знал и всем об этом
рассказывал. Вот его и убрали. Так они теперь и действуют. Если кто много
знает, у него из-за этого могут быть неприятности с полицией, его раз – и
укокошат.
– И ты думаешь, что твой дядя Айзек… думаешь, ему многое
было известно?
– Думаю, ему много чего рассказывали. То там что-то услышит,
то здесь. Он не очень-то распространялся об этих делах, но иногда рассказывал.
Вечерами курит, бывало, свою трубочку и рассказывает нам с Кларри, да еще был у
нас третий друг, Том Джиллингем. Он все хотел знать, вот дядя Айзи и
рассказывал нам про то да про се. Мы, ясно, не знали, правду он говорит или
выдумывает. Но мне кажется, что он кое-что раскопал и знал, где что находится.
И еще он говорил, что, если бы люди узнали, где оно лежит, им было бы очень
даже интересно.
– Он действительно так говорил? – спросила Таппенс. – Ну что
ж, нам это тоже интересно. Ты должен вспомнить, что именно он говорил, на что
намекал, потому что это поможет нам выяснить, кто его убил. Ведь его убили,
верно? Это же не просто несчастный случай, так ведь?
– Мы поначалу думали, что он просто умер, ведь ему иногда
делалось плохо с сердцем, он падал, у него кружилась голова и все такое. А
оказалось – я ведь был на дознании, – что все это не просто, что его нарочно
убили.
– Да, – сказала Таппенс, – я думаю, что это было сделано
нарочно.
– А вы не знаете, почему? – спросил Генри.
Таппенс посмотрела на мальчика. Ей в этот момент показалось,
что оба они – и она и Генри – полицейские ищейки, идущие по одному и тому же
следу.
– Я думаю, что это было сделано нарочно, и мне кажется, что
и тебе, его родственнику, и мне было бы очень важно узнать, кто совершил это
скверное, жестокое дело. Впрочем, может быть, ты уже знаешь, Генри, или у тебя
есть догадки на этот счет?
