– Не то чтобы догадки, их у меня нет. Но, вы понимаете, ведь
у человека есть уши, и он слышит, и я знаю людей, про которых дядя Айзи иногда
говорит… говорил, что у них против него есть зуб, и говорил, что это из-за
того, что он про них слишком много знает, а в особенности про то, что известно
им самим, и о том, что когда-то случилось. Но, понимаете, разговоры все время
шли о человеке, который давным-давно помер, так что невозможно во всем
разобраться, понять и запомнить.
– Но все равно, – сказала Таппенс, – тебе придется нам
помочь, Генри.
– Вы хотите сказать, что позволите мне в этом участвовать?
– Да, – сказала Таппенс. – В особенности если ты умеешь
держать язык за зубами. Сказать о том, что разузнаешь, можно только мне, но ни
в коем случае нельзя делиться с друзьями, потому что тогда это станет известно
везде и всюду.
– Понимаю. Ведь убийцы могут что-то прознать, и они станут
охотиться за вами и мистером Бересфордом, верно?
– Вполне возможно. И мне бы этого очень не хотелось.
– Ясно-понятно, – сказал Генри. – Послушайте, если я что
узнаю или найду, я приду к вам и спрошу, нет ли у вас какой работы. Ладно так
будет? И тогда расскажу вам, что узнал, и никто нас не услышит. Вот только
сейчас я пока ничего не знаю. Но у меня, видите ли, есть друзья. – Он расправил
плечи и напустил на себя важный вид – видел, наверное, такое по телевизору. – Я
знаю, что к чему. Люди-то ничего не подозревают, а я все равно знаю, что к
чему. Они не думают, что я слушаю, понимаете, а сами возьмут да и скажут… ну,
вы понимаете, если сидеть тихо и молчать, то много чего можно услышать. А все
это, наверное, очень важно, да?
– Да, – подтвердила Таппенс, – да, очень важно. Но мы должны
быть осторожны, Генри. Ты это понимаешь?
– Ну конечно. Я обязательно буду осторожным. Так, что
осторожнее не бывает. А он ведь очень много чего знал про это место, –
продолжал Генри. – Я имею в виду дядю Айзека.
– Ты говоришь о доме и о саде?
– Точно. Он знал разные истории, понимаете? Люди видели, кто
куда приходил, кто что делал с разными предметами, кто с кем встречался и где
это было. И где у них захоронки. Иногда он про это говорил. Мать-то, конечно,
особо не прислушивалась. Считала, что все это одни глупости. Джонни – это мой
старший брат – тоже считал, что это глупости, и не слушал. А я вот слушал, и
Кларенс тоже, ему было интересно. Он, понимаете, любит всякие такие фильмы. Он
мне так и говорил: «Чак, это точно как в фильме». И мы часто говорили об этих
вещах.
– А тебе не приходилось слышать о женщине, которую звали
Мери Джордан?
– Конечно, я слышал. Она была немка и шпионка, верно?
Вызнавала секреты у морских офицеров, да?
– Да, кажется, что-то в этом роде, – сказала Таппенс,
мысленно прося прощения у покойной Мери Джордан, однако считая, что спокойнее
придерживаться именно этой версии.
– Она, верно, была хорошенькая, а? Даже, наверное, красивая.
– Право, не знаю, – сказала Таппенс. – Ведь мне было года
три от роду, когда она умерла.
– Да, конечно, наверное, так. Но о ней и сейчас иногда
говорят, я сам слышал.
– Как ты тяжело дышишь, у тебя взволнованный вид, – сказал
Томми, когда его жена, все еще одетая для работы в саду, вошла через боковую
дверь, едва переводя дыхание.
– Я действительно немного волнуюсь, – призналась Таппенс.
– Не слишком переутомилась в саду?
– Нет. По правде говоря, я вообще ничего не делала. Просто
стояла у грядки с салатом и разговаривала… разговаривала с… называй его как
хочешь.
– Кто же это был?
– Мальчик, – сказала Таппенс. – Мальчик.
– Он пришел предложить свою помощь в саду?
– Не совсем. Это, конечно, было бы очень кстати, но, к
сожалению, нет. Он пришел выразить свое восхищение.
– Нашим садом?
– Нет. Мною.
– Тобой?
– Это тебя так удивляет? – лукаво спросила Таппенс. –
Пожалуйста, не задавай вопросов. Однако должна признать, bonnes bouches
[15]
происходят тогда, когда их меньше всего ожидаешь.
– Ах вот как. Так что же вызвало его восхищение? Твоя
красота или твой рабочий комбинезон?
– Мое прошлое.
– Твое прошлое?
– Да. Он был просто потрясен, когда узнал, что я, как он
вежливо выразился, та самая леди, которая в прошлую войну разоблачила немецкого
шпиона. Того, кто выдавал себя за капитана в отставке, хотя никогда им не был.
– Господи, твоя святая воля! – воскликнул Томми. – Снова «Н
или М?»! Неужели же это никогда не забудется, так, чтобы можно было жить
спокойно?
– Ну, я не уверена, что мне хочется все это забыть, –
сказала Таппенс. – Зачем забывать? Если ты когда-то была знаменитой актрисой,
то всегда приятно, когда тебе об этом напоминают.
– Да, понимаю, что ты хочешь сказать.
– И я думаю, что это может оказаться весьма полезным,
принимая во внимание то, что мы собираемся делать.
– Ты говоришь, это мальчик. Сколько ему лет?
– Да лет десять-двенадцать, как мне кажется. По виду ему не
больше десяти, но я думаю, что ему двенадцать. И у него есть приятель, которого
зовут Кларенс.
– А какое это имеет значение?
– В данный момент никакого, – сказала Таппенс, – но он и
Кларенс действуют заодно и, насколько я понимаю, готовы поступить в наше
распоряжение. Они могут что-то разузнать или что-то нам сообщить.
– Если им десять или двенадцать лет, как они могут что-то
нам сообщить? Смогут ли они запомнить, что именно нам нужно узнать? – сказал
Томми. – Что он тебе рассказывал?
– Он был немногословен, говорил короткими фразами, – сказала
Таппенс, – которые состояли в основном из «вы знаете» и «вы понимаете».
– И все это были вещи, которых ты не знала и не понимала.
– Он просто пытался объяснить то, что слышал.
– А от кого слышал?
– Ну, я бы, конечно, не сказала, что это сведения из первых
рук, и даже не из вторых. Вполне возможно, что из третьих, четвертых, пятых и
даже из шестых. Кроме того, эти сведения состояли из того, что слышал Кларенс и
его дружок Элджернон. Элджернон сказал, что Джимми слышал…
