У меня нет документов, стало быть, найти пристанище будет довольно-таки проблематично. Во Франции при заселении в гостиницу требуется предъявлять бумаги, удостоверяющие личность. Возможно, не все гостиницы строго следуют этому правилу и мне повезет, но ведь может и не повезти. Можно, конечно, сочинить какую-нибудь историю, что мои документы оказались у кого-то, кто приедет позже, но…
Но у меня очень мало денег. Когда я заплачу за кофе с ватрушкой, останется около сорока евро. Можно ли в Париже переночевать за сорок евро? В теории можно переночевать бесплатно на скамейке, но полиция, полиция…
И почему я так боюсь полиции, ведь я не сделала ничего плохого? Когда я шла сюда, я видела стрелку указателя с надписью что-то вроде «Комиссариат девятого округа». Что мне стоит проследовать в комиссариат, все им рассказать и попросить разобраться?
Но у меня нет документов, а единственный человек, который может подтвердить, что я — это я, убит. И кто поверит в мою несуразную историю? Куда проще им будет поверить, что я поссорилась с Денисом, зарезала его, а всю эту чепуху выдумала для отвода глаз. Конечно, могут найти тех, кто угнал черную машину с моим почти бездыханным телом в багажнике, но уж им-то совершенно невыгодно признаваться властям в своей деятельности.
Или наплевать на полицию и идти прямиком в посольство? Опять та же история — документов нет…
–У вас все в порядке?
–Да, — машинально ответила я и тут только поняла, что говорю по-русски. Собственно, на русском был задан и вопрос.
Немолодой официант, который совсем недавно принес мне кофе и ватрушку на блюдечке, стоял рядом, с сочувствием глядя на меня. Внешне он походил не на русского, а скорее уж на армянина, но обычно за границей бывшие граждане Советского Союза не утрачивают ощущения общего прошлого, которое их связывало. Поэтому, наверное, он со мной и заговорил.
–Вообще-то у меня все плохо, — выпалила я.
–Выпей еще кофе, — предложил он, ставя передо мной вторую чашку.
–Большое спасибо, но, видите ли, у меня совсем мало денег, и я…
–Да ты что? За счет заведения, конечно. — Он сел напротив меня. — И что у тебя приключилось?
Я объяснила, хлюпая носом, что, только приехав в Париж, поссорилась со своим парнем, собрала вещи и ушла. И вот теперь понимаю, что взяла не ту сумку; деньги, документы и обратный билет остались у него, а возвращаться мне ужасно не хочется, и я вообще не знаю, как мне быть, он очень меня обидел.
–Эх, молодость, — вздохнул официант. — Я тоже, когда был молодой, горячий был — страсть! Ничего, помиритесь.
–Я не могу с ним помириться, — пробормотала я, думая о Денисе.
–Утро вечера мудренее, — важно ответил мой собеседник. — Только тебе, наверное, надо где-то переночевать?
Я призналась, что только об этом и мечтаю, а наутро видно будет, что делать. Официант задумался.
–У тебя тридцать евро найдется? — спросил он. — Тут на соседней улице есть один отель… ну, не совсем отель, а гостиничка, в основном для молодежи.
–Хостел?
–Да, и я знаю людей, которые там работают. Они пустят тебя переночевать без документов. Только там очень скромно, никаких телевизоров, конечно. И удобства на этаже.
Я заверила моего собеседника, что нашим людям нипочем удобства на этаже и даже на другом конце Парижа, после чего он настоял, чтобы я допила кофе, наотрез отказался взять деньги и сказал что-то по-армянски полной женщине, которая подметала пол. Тут я с опозданием сообразила, что этот официант, скорее всего, и есть хозяин заведения.
Мы вышли в ночь и примерно через пять минут оказались возле хостела — совершенно неприметного заведения почти в таком же пятиэтажном доме, что и гостиница, в которой я недавно была. Мой ангел-хранитель поговорил с администратором, и тридцать евро перекочевали из моего кармана в бюро орехового дерева, после чего я получила замызганный ключ от администратора и пожелание удачи — от ангела.
–Ты на него не обижайся, — сказал он на прощание наставительно, имея в виду несуществующего парня, который меня обидел, — он просто дурак, что с тобой поругался.
–Спасибо вам, — искренне сказала я. — За все.
И вот я в своей клетушке. Дверь закрывается на один оборот, и я внезапно осознаю, насколько все это убого — тонкие картонные стены, обшарпанная кровать и розетка, которая вот-вот вывалится из стены. Разве о таком Париже я мечтала? Разве…
Я села на кровать. Сумку поставила рядом с собой поверх покрывала, но, очевидно, она и я — понятия несовместимые. Поэтому я переставила ее на пол, поставила локти на колени и уперлась подбородком в ладони. Часов у меня нет, поэтому я не смогу точно сказать, сколько времени я провела в этой позе.
Надо было что-то делать. Я поглядела на левое запястье и увидела треклятую татуировку. Кроссовки по-прежнему болтались, но я уже успела к ним привыкнуть и почти не обращала на неудобство внимания. Об одежде я и вовсе забыла.
Потом зашебуршилась парочка за правой стеной. Парень, судя по всему, изображал из себя Казанову, а девушка, как могла, поддерживала его в этом заблуждении. Они поругались, помирились, слились в экстазе, разлились и снова начали ругаться. Когда мне надоело слушать их возню, я решилась — взяла сумку и открыла ее. Пистолет я нашла сразу, он так и лежал сверху, а вот резинка для волос завалилась куда-то вглубь. Я почти пожалела об этом: волосы то и дело лезли мне в лицо, и я все время закладывала их за уши.
Я положила пистолет подальше от себя, словно он был змеей, готовой меня укусить, и принялась копаться в сумке. Не знаю, что я рассчитывала там найти, но, пожалуй, даже атомная бомба не очень бы меня удивила. Правда, я надеялась, что каким-то чудом туда угодили документы владельца, по которым я выясню, как зовут эту сволочь.
Документы там и впрямь нашлись, только совсем не такие, как я ожидала.
Это был паспорт. Старый, засаленный и довольно-таки потрепанный. Очевидно, его не слишком жаловали, но я — я-то желала увидеть его больше всего на свете. Трясущимися руками я открыла книжицу.
Глаза запрыгали по строчкам на незнакомом языке. Это не французский и не английский, которые мне знакомы, но вот буковка «n» с волнистой чертой наверху — достояние испанского. А поскольку во всех паспортах мира указываются примерно одни и те же сведения, то вычислить, о чем идет речь, зная к тому же близкородственный язык вроде французского, — плевое дело.
Итак, у меня в руках паспорт верноподданного (ой) испанского короля по имени…
Я не поверила своим глазам. Я сглотнула и поглядела на пистолет, словно он мог мне чем-то помочь. Пистолет, ясное дело, и ухом не вел. Я снова уставилась на выцветшие строки.
Подданную звали Вероника-Мерседес-Анхела Ферреро. Она появилась на свет в 1979 году, то есть на шесть лет раньше меня. Но самое скверное, что у этой милосердно-ангельской особы («Мерседес» — милосердие, «Анхела» — производное от «ангела») оказалось мое лицо. Об этом убедительно свидетельствовала вклеенная в паспорт фотография — старая, но достаточно четкая.
