Он перевернул страницу.
— По второму убийству у нас есть такие же точные ДНК-профили — из волос, отпечатков и фаланги пальца. И снова все три соответствуют друг другу и ДНК первого преступника. Палец и ухо отрезаны у одного и того же человека.
— Насколько надежны эти результаты?
— Абсолютно надежны. Это превосходные профили с чистым, без всяких примесей, материалом. Вероятность случайного совпадения не больше чем одна миллионная процента.
Хеффлер понемногу начал приходить в себя, к нему возвращалась обычная самоуверенность.
Д’Агоста кивнул. Ничего нового он не услышал, но получить подтверждение было действительно важно.
— Вы проверили его по базе данных ДНК?
— Да, разумеется. По всем базам, к которым у нас есть доступ. Ничего. И это неудивительно, поскольку подавляющее большинство людей не попадают в эти базы. — Хеффлер закрыл отчет. — Вот ваша копия, лейтенант. Я перешлю результаты по электронной почте начальнику детективного бюро, в аналитический отдел, в центральное бюро. Еще куда-нибудь?
— Нет, насколько я помню, — сказал д’Агоста, поднимаясь со стула. — Доктор Хеффлер, когда Синглтон звонил вам, он говорил, что нам требуется также анализ митохондриальной ДНК?
[35]
— Да. То есть нет. Синглтон мне вообще не звонил.
Д’Агоста вгляделся в лицо Хеффлера. Кто-то определенно дал пинка под зад этому сукину сыну, и очень хотелось бы узнать, кто именно.
— Но ведь кто-то же вам звонил по нашему делу?
— Да. Комиссар.
— Комиссар? Вы имеете в виду Тальябу? Когда?
Хеффлер помедлил с ответом:
— В два часа ночи.
— Ах вот как. И что он сказал?
— Он сказал, что это очень важное дело и любая оплошность в его расследовании может кому-нибудь… э-э… стоить карьеры.
Это был хороший удар.
— Так что удачи, лейтенант, — ухмыльнулся Хеффлер. — Вы получили все, что хотели. Теперь преступник в ваших руках. Позвольте выразить надежду, что вы не допустите… э-э… оплошность.
Но его усмешка подсказывала, что на самом деле он надеялся на обратное.
12
На первый взгляд библиотека в «Маунт-Мёрси» напоминала обычный читальный зал в частном клубе: стены из полированного темного дерева, старинная мебель, неяркий свет. Однако более тщательный осмотр сразу выявлял различия. Ножки кресел и длинных столов, похожих на обеденные, были намертво ввинчены в пол. Никаких острых или тяжелых предметов. Из выдаваемых пациентам журналов удалены все скрепки. Возле единственного выхода из помещения стоял мускулистый санитар в медицинском халате.
Доктор Джон Фелдер сидел за маленьким круглым столом в дальнем углу библиотеки. Он явно нервничал и никак не мог справиться с собственными руками.
Уловив какое-то движение у двери, он обернулся. В библиотеку в сопровождении охранника вошла Констанс Грин. Она осмотрела зал, увидела доктора и подошла к нему. Одежда Констанс была скромных, неброских тонов: белая плиссированная юбка и бледно-лиловая блузка. В одной руке молодая женщина держала лист бумаги, а в другой — конверт авиапочты.
— Доктор Фелдер, — тихо произнесла Констанс, усаживаясь напротив.
Она засунула бумагу в конверт, который положила на стол адресом вниз, но Фелдер успел заметить, что в письме было всего одно слово. На каком-то экзотическом языке вроде санскрита или маратхи
[36].
Он поднял глаза на Констанс:
— Спасибо, что согласились встретиться со мной.
— Не ожидала, что вы возвратитесь так скоро.
— Простите, но я сам не ожидал. Дело в том, что… — Он замолчал и оглянулся, желая удостовериться, что никто не подслушивает. Но даже после этого все равно понизил голос: — Констанс, мне будет очень трудно продолжать работу, зная, что… что вы не доверяете мне.
— Не понимаю, почему это должно вас беспокоить. Я всего лишь ваша бывшая пациентка, одна из многих.
— Я хочу хоть что-нибудь сделать для вас, помочь вам. — Фелдер не привык рассказывать о своих чувствах, в особенности пациенту, и почувствовал, что краснеет от смущения. — Я не надеюсь, что смогу снова работать с вами — учитывая ваши пожелания. Просто хочу… короче, хочу как-то загладить… искупить свою вину. Исправить ошибку. Чтобы вы могли снова доверять мне.
Последние слова он произнес словно через силу. Констанс внимательно посмотрела на него холодными фиалковыми глазами:
— Почему это так важно для вас, доктор?
Я…
Он вдруг понял, что не знает ответа. Или просто не пытался разобраться в своих чувствах.
Наступившую тишину первой нарушила Констанс:
— Вы как-то сказали, что верите, будто я на самом деле родилась в конце девятнадцатого века на Уотер-стрит.
— Да, я действительно это говорил.
— И до сих пор так считаете?
— Это… это кажется столь невероятным, непостижимым. Но у меня нет оснований усомниться в ваших словах. Я даже нашел кое-какие доказательства, подтверждающие вашу правоту. Кроме того, я знаю, что вы никогда не врете. И когда я изучил вашу историю болезни — изучил непредвзято, — я сильно засомневался, страдаете ли вы вообще каким-либо психическим расстройством. Возможно, вы эмоционально неуравновешенны, это правда. И я уверен, что какая-то психическая травма до сих пор вас беспокоит. Но я не считаю вас сумасшедшей. Я все больше сомневаюсь в том, что вы тогда выбросили своего ребенка за борт корабля. Ваша записка Пендергасту подсказывает, что дитя осталось в живых. Я чувствую, что здесь кроется какая-то загадка, какой-то тайный замысел, который скоро раскроется.
Констанс замерла.
Не дождавшись ответа, он продолжил:
— Это лишь косвенные доказательства, разумеется, но они весьма убедительны. Кроме того, есть еще и это.
Он достал из кармана портмоне и вытащил из него маленький лист бумаги. Развернул и протянул Констанс. Это была фотокопия старинной газетной гравюры, изображающей типичную сценку из городской жизни: несколько мальчишек с чумазыми лицами играют в стикбол
[37]
прямо посреди улицы. Чуть в стороне от них с метлой в руке стоит худенькая, чем-то испуганная девочка. Как две капли воды похожая на Констанс Грин, какой та могла бы выглядеть в детстве.
