— Еще как удобно. Будешь кофе?
— Господи, конечно буду.
— Вот только кофеварки у меня нет, — усмехнулся он, насыпал молотого кофе в эмалированную кружку с водой, размешал и поставил на огонь.
После трогательной встречи прошло уже немало времени, но они все еще не решались расспрашивать о чем-то друг друга. Хотя Кори умирала от любопытства, и отец, по-видимому, тоже. Никто не хотел торопить события.
Отец что-то напевал себе под нос, вынимая пончики из картонной коробки и выкладывая их на тарелку. Кори вдруг вспомнила, что и раньше, пятнадцать лет назад, у отца была такая привычка. Она тайком наблюдала за его хлопотами. Он похудел и как будто стал ниже ростом, но это, наверное, потому, что она сама выросла. Не мог же он из великана, каким Кори его помнила, вдруг превратиться в коротышку с жалкими пятью футами и восемью дюймами. Волосы отца поредели, только одна прядь торчала над макушкой. Лицо покрылось морщинами, но все еще сохраняло былую, чисто ирландскую живость и привлекательность. Притом что в крови Джека Свенсона едва набралась бы даже четверть ирландской крови, а остальные предки были шведами, поляками, болгарами, итальянцами и венграми. «Я — еще тот двортерьер», — вспомнила Кори давнишнюю присказку отца.
— Сахар, молоко? — предложил он.
— А можно со сливками?
— Есть только жирные.
— Отлично. Немного жирных сливок и три ложки сахара.
Он принес две дымящиеся чашки, поставил на стол и сел рядом. Сначала они пили молча, Кори почувствовала, что проголодалась, и съела один пончик. За окнами щебетали птицы, утреннее солнце пробивалось сквозь листву, ароматы леса проникали в комнату. Это было так замечательно, что у Кори навернулись слезы на глаза.
Джек тут же переполошился:
— Что с тобой, Кори? У тебя что-то случилось? Чем я могу помочь?
Она успокаивающе махнула рукой, утерла слезы и улыбнулась:
— Ничего страшного. Не беспокойся. Я… просто устала немного.
Все еще взволнованный, он сел обратно на стул, протянул руку, чтобы обнять ее, но она отстранилась:
— Дай мне время привыкнуть.
Отец резко отдернул руку:
— Да-да, конечно.
Его заботливость растрогала Кори. Она захлюпала носом. Возникла неловкая пауза, никто не хотел первым задать вопрос.
— Ты можешь оставаться у меня, сколько захочешь, — решился наконец Джек. — Я ни на чем не настаиваю, приезжай и уезжай, когда тебе вздумается… Хм, а где же твоя машина?
Я что-то не заметил.
Она покачала головой и тут же спросила без всякого перехода:
— Говорят, ты ограбил банк?
Он замер от неожиданности, но все-таки ответил:
— Нет, это неправда.
Внутри у Кори похолодело. Он уже начал лгать ей.
— Я действительно не делал этого. Меня подставили.
— Но ведь ты… сбежал.
Он вздернул голову, тряхнув остатками волос:
— Да, я сбежал. Как последний дурак. Знаю, что сглупил, но ведь я же не виноват. У них есть доказательства, но это потому, что меня подставили. Все выглядит так, будто…
— Постой. — Кори подняла руку. — Не рассказывай дальше.
Ей не хотелось слушать, как он лжет… если это в самом деле была ложь.
Отец замолчал.
Кори сделала большой глоток. У кофе был изумительный вкус. Она взяла второй пончик и надкусила его. Остановись, мгновенье! Кори попыталась расслабиться, но один вопрос, который она гнала от себя, возвращался снова и снова. В конце концов она сглотнула слюну и произнесла:
— А что это за пакеты и письма лежали в твоем шкафу?
Джек уставился на нее:
— Ты их видела?
— Что тогда произошло на самом деле? Почему ты уехал и… ни разу даже не позвонил? За все пятнадцать лет.
Он взглянул на дочь с удивлением и грустью:
— Дьютт не разрешила звонить тебе, она сказала, что ты не хочешь со мной разговаривать, и я… я подумал, что ты права. Но я каждую неделю посылал тебе что-нибудь, Кори. Письма, а то и подарки, если появлялась возможность. Ты становилась старше, и я пытался угадать, что тебе могло бы понравиться. Куклы Барби, детские книжки. На каждый день рождения я посылал тебе подарок, а когда не было денег, то хотя бы открытку. Я отправил тебе, наверное, тысячу писем… писал о том, чем занят, что у меня случилось нового, пытался дать тебе советы, в которых ты, как я представлял, нуждалась. И все они возвращались обратно. Все до единого. Должно быть, Дьютт не принимала их. Или переехала куда-нибудь, не оставив адреса для пересылки.
Кори снова глотнула кофе.
— Тогда зачем же ты посылал мне подарки, если знал, что я все равно их не получу?
Он опустил голову:
— Надеялся, что когда-нибудь смогу передать их тебе в руки — сразу все. В каком-то смысле это дневник всей моей жизни и — как ни странно — твоей тоже. Или той жизни, которой ты жила в моем воображении. Я представлял, как ты взрослеешь, какие у тебя появляются увлечения. Или, может быть, парень. И… — Смутившись, он ненадолго замолчал. — Эти письма и посылки, пусть даже возвращенные… да, это была хоть какая-то возможность пообщаться с тобой, побыть рядом. — Еще одна пауза. — Понимаешь, я надеялся, что когда-нибудь ты сама напишешь мне…
Увидев шкаф, заполненный письмами и пакетами, Кори предполагала и надеялась, что объяснение будет именно таким. Но об одном она все-таки не догадывалась: все то время, что она ожидала писем от отца, он точно так же ждал весточки от нее.
— Она говорила, что ты отказался платить пособие на ребенка, живешь с другой женщиной, не задерживаешься подолгу ни на одной работе и постоянно пьянствуешь в барах.
— Все это неправда, Кори, или, по крайней мере… — Он покраснел. — Я действительно часто сидел в барах. И женщины… они тоже были. Но я не пью уже девять лет. И я старался выплачивать пособие, когда мог. Иногда я даже оставался без еды, лишь бы послать ей чек.
Кори покачала головой. То, что рассказывала мать все эти годы, конечно же, оказалось неправдой. Как можно было верить озлобленной, пьющей матери? Кори вдруг почувствовала себя ужасно глупой. И виноватой в том, что пятнадцать лет так плохо думала об отце.
И все-таки главным было чувство облегчения.
— Мне так жаль, — сказала Кори.
— Чего?
— Жаль, что я ничего не понимала… ничего не делала.
— Ты же была ребенком.
— Мне двадцать два года. Я давно должна была обо всем догадаться.
Джек махнул рукой:
— Что было…
— …то прошло, — не удержалась она от улыбки.
— Я никогда не умел красиво говорить. Но я стараюсь жить по одному хорошему правилу.
