Отдыхая, люди пускались в беседы между собой, но Волкодав прислушивался напрасно. Странники говорили о болезнях родни, о неурожае овощей, о падеже овец, о чьих-то сыновьях, ушедших с войском Тайлара Хума… Звонкое гончарное название Дар-Дзума так и не прозвучало. Может, я сделал ошибку, решив лезть на эту гору? Может, в самом деле стоило потолкаться на постоялых дворах, где люди больше думают о каждодневном, а не только о своих бедах, вынудивших обратиться к Богине?..
Старик Гартешкел без отдыха прошагал три или четыре петли дороги, разговаривая с матерью Кендарат, но потом вдруг задохнулся и умолк на полуслове, хватаясь за грудь. Иригойен тотчас взял его под локоть, помог сесть. Глаза у Гартешкела опять стали бессмысленными и пустыми, но, по счастью, совсем ненадолго.
– Похоже, я теперь гожусь только молиться Богине, Объятия Раскрывающей, – разминая ладонью рёбра под кожухом, сказал он жрице. – Видно, в самом деле пора уже мне переложить бремя старшинства на плечи сына… Или иного достойного, кого мир изберёт. – И улыбнулся: – Вы ступайте, добрые люди, не ждите никчёмного старика. Я тут посижу, отдышусь…
Конечно, они никуда от него не ушли. Мать Кендарат уже держала его свободную руку, надавливая только ей известное место между средним и указательным пальцем. Дыхание Гартешкела постепенно выравнивалось, переставало со свистом рваться из горла. Когда он опёрся о камень рукой, решаясь подняться, Волкодав опустился перед ним на колено и подставил спину: полезай, дед, на закрошни
[15]
.
Вокруг, кстати, не так уж мало было дюжих молодцов, нёсших на себе не надеявшихся одолеть подъём своими ногами. Кто-то помогал больному или престарелому родичу. Кто-то зарабатывал деньги.
– Здесь, в Саккареме, многие деревни хранят наследное мастерство, – как ни в чём не бывало продолжила разговор жрица Кан. – Есть деревни виноделов, кожемяк, гончаров… А у тебя дома чем занимаются, почтенный?
При упоминании о гончарах Волкодав навострил уши. А что? А вдруг?..
Гартешкел негромко рассмеялся:
– О, моя деревня совсем не так знаменита. У нас не слишком много плодородной земли, так что со времён Последней войны мы живём отхожими промыслами
[16]
. Каждую весну мои дети и внуки разбредаются по чужим краям, надеясь возвратиться с заработком. Я же по долгу старейшины отправляюсь испросить для них благословения Богини…
– Вчера ты упоминал о каком-то пироге, – напомнил Иригойен.
– О да, – с готовностью отозвался старик. – Именно поэтому я намерен приобрести не крохотный кувшинчик, как большинство пришедших сюда, а самый большой жбан. Или два-три поменьше. А всё благодаря тому, что вы, по доброте своей, не позволили здешним ворам унести мой кошелёк, – добавил он с виноватой улыбкой. – Согласно обычаю, который свято блюдёт моё племя…
– Твоё племя? – с любопытством переспросила мать Кендарат, а Волкодав сразу вспомнил имури.
– Одно из многих, славящих Богиню и именующих себя саккаремцами, – пояснил Гартешкел. – Двести лет назад, во дни Последней войны, мергейты, наводнившие пределы этой страны, по обыкновению всех воинских людей, не обошли своим вниманием женщин. Иных ловили за косы, иные сами ложились с могучими всадниками, ведь женщины всегда тянутся к победителям. Прошло время, мергейтов выдворили обратно в Вечную Степь, и на ребятишек, унаследовавших ореховые глаза, стали коситься. Случалось, полукровок вместе с матерями выживали из родных деревень, поскольку мужчины очень не любят, когда им предпочитают чужеплеменников… Немало женщин в ту пору ушло от родных очагов, и общая судьба объединила изгнанниц. Вот от тех-то детей, почтенные странники, и пошёл быть мой народ.
Он умолк, задумавшись посреди разговора, как бывает со старыми людьми. Выждав, Иригойен решился напомнить ему, о чём шла речь:
– Так ты говоришь, пирог…
– Ах да, пирог, – спохватился Гартешкел и благодарно коснулся его руки. – Женщины долго измеряли шагами дорогу горя и нищеты, пока не оказались у порога того самого края, где мы сейчас обитаем. Наши места доныне считаются диковатыми, а тогда это вовсе был пустынный предел, отхожие земли, мало годные для житья. Племя, в котором было очень мало мужчин, возвело временную святыню во имя Матери Сущего и поставило плетёные шалаши. Люди не роптали на тяготы, одно горе – под конец зимы в коробах со съестным начало проглядывать дно. Матери задумывались, чем станут назавтра кормить детей…
Чувствовалось, что предание о начале своего племени старик излагал далеко не впервые.
– Мало весёлого в твоей повести, добрый старейшина, – сказал Иригойен. – Однако я всё равно назвал бы такой народ очень счастливым. Ведь ты рассказываешь нам о матерях, ставших отважными ради детей, и о детях, не пожелавших забыть подвига матерей!
– Спасибо тебе на уважительном слове, сын мой… – чуть помедлив, дрогнувшим голосом отозвался Гартешкел. Волкодаву показалось, будто старик украдкой промокнул глаза рукавом. – Если потускневшие зрачки меня не подводят, ты и сам дитя смешанной крови?
Иригойен кивнул:
– Мой прадед по отцу приехал из Мономатаны… Правда, нас никто не гнал за городские ворота. Может, оттого, что народ возле нашей пекарни начинал толпиться ещё до света.
Да и хлебопёки, многими кадками месившие тесто, сами хоть кого могли в тонкий блин раскатать, добавил про себя Волкодав.
– Что же было дальше с голодными матерями? – спросила жрица Кан. – Верно, Богиня, чьё святилище они воздвигли прежде своих жилищ, указала им дорогу к спасению?
– И вновь ты угадала, сестра, – с гордостью проговорил Гартешкел. – В отчаянии люди обратились к своему жрецу, и тот дал им удививший многих совет. «Соберите праздничное угощение, – сказал он. – Восславьте милость Богини». Хозяйки, только и думавшие, как бы ещё чуть-чуть растянуть пропитание для детей, не ослушались святого человека. Они начисто выскребли все закрома, чтобы сообща испечь большой и пышный пирог. Его начинили мясом последней курицы и двух голубей, яйцами, зеленью и орехами, а сверху сдобрили медовой поливой
[17]
, и говорят, что во всей деревне не было мужчины, женщины или ребёнка, чьи руки не отпечатались бы на том пироге. Его отнесли в храм и оставили на алтаре, гадая, что же случится назавтра…
Волкодав принялся было гадать, как же вознаградила Своих верных Богиня, но вовремя кое-что вспомнил и стал просто ждать продолжения.
– И вот наступило утро, – торжественно произнёс Гартешкел. – И с юга повеяло тёплым ветром, и смышлёный кот одной из хозяек приволок домой гуся, добытого на охоте. Дети сразу схватили пращи и побежали на озеро. Они увидели большой караван диких гусей, остановившийся на кормёжку, и поняли, что не зря вверили себя воле Богини. С тех-то пор мы, как перелётные гуси, каждую весну становимся на крыло, а старших сыновей называем кошачьими именами: Гартешкел, Гартимон, Гартебер. Ещё нам показалось, что на тот жертвенный пирог были возложены грехи женщин, искавших объятий иноплеменников, и невольная осквернённость их детей, рождённых вне благословенного брака. Поэтому каждый год в день весеннего равноденствия мы вновь печём такой пирог и несём его в храм, и каждый старается коснуться его. Ну а тесто, в знак покаяния, ставим на священной воде, доставленной из здешних ключей. – Сухие старческие пальцы легонько сжали плечо Волкодава. – Спусти меня на землю, добрый сын мой. Уже скоро вершина, дальше я должен идти сам.
