Я сомневаюсь.
— Мисс Бишоп…
— Как давно ты работаешь Библиотекарем? — вдруг решаюсь я на прямоту.
— Слишком давно, — уклончиво отвечает он. — Ну же, пообещай мне.
Я заставляю себя кивнуть и тут же ощущаю болезненный укол совести: он заметно приободряется. Видимо, поверил. Он встает и подходит к двери. Я иду за ним, но на полдороге останавливаюсь.
— Может, тебе стоит отвести меня к Бену?
— Зачем?
— В виде прикрытия. На случай, если Библиотекарь-отступник следит за нами.
Он улыбается и отправляет меня домой.
Глава восемнадцатая
Мама частенько говорит, что не существует вещей, которых не мог бы исправить горячий душ. Я варюсь под кипятком уже в течение получаса и ни на шаг не приблизилась к решению своих проблем.
Роланд отправил меня домой, одарив на прощание тяжелым взглядом и просьбой не доверять никому. Это не так трудно, если вспомнить о том, что кто-то пытается уничтожить прошлое и тебя заодно. Я тут же думаю о Патрике, но как бы ни сильна была моя антипатия, стоит признать, что он — образцовый Библиотекарь, а параллельно с ним в Архиве работает множество народа. Это может быть кто угодно. С чего же начать?
Я включаю такую горячую воду, что едва могу терпеть, и обжигаю плечи. После встречи с Роландом я пошла в Коридоры, чтобы развеяться. Это не помогло, и мне удалось вернуть только две самые молодые Истории и наполовину очистить лист. Прошло всего пять минут, и появились три новых имени.
Я искала Оуэна, но безуспешно. Я боюсь, что спугнула его, хотя в Коридорах сложно скрываться долгое время. И тем не менее там существует множество тайников. О которых ему, судя по всему, известно больше, чем мне. Я никогда еще не встречала Истории, которой не хотелось бы, чтобы ее нашли. И почему он не должен прятаться? Ведь его день уже истек, а я — та, кому суждено отправить его назад. И я это сделаю… но сначала я должна понять, что ему известно. А для этого мне нужно заполучить его доверие.
Как заполучить доверие Истории?
Дед сказал бы, что это абсурд. Пока горячая вода заливает мои плечи, я вспоминаю лицо Оуэна и невыразимую грусть в его глазах, когда он говорил о сестре. Не о ее гибели, а о том, как она любила играть с ним, о сказках, фрагменты которых она прятала для него в отеле.
Как-то раз она сочинила для меня сказку и рассовала фрагменты по всему Коронадо: в трещины каменных скамей в саду, под плиты… Понадобилось много времени, чтобы собрать все фрагменты, и даже тогда мне не удалось найти окончание…
Я резко выключаю воду.
Вот возможность расположить его к себе. Щедрый подарок, входной билет в его душу. Это действительно хорошая возможность. Но я тут же падаю духом. Каким образом маленькие клочки бумаги могут сохраниться за шестьдесят лет? Потом я думаю о Коронадо, о его медленном, словно неохотном угасании, и надеюсь, что все возможно. Во всяком случае, не исключено.
Поглядывая на Архивный листок, брошенный на кровати (и хмурясь на пять имен в списке, самому старшему из которых — 18), я быстро одеваюсь. Раньше я жила в ожидании каждого имени и безумно радовалась, когда появлялась новая работа. Теперь я равнодушно засовываю листок в карман. На большой стопке коробок пылится «Божественная комедия» Данте. Сунув книгу под мышку, я иду к выходу.
Пала снова сидит за кухонным столом и приканчивает уже четвертую чашку кофе, судя по пустому кофейнику. Мама сидит рядом, составляя списки. Перед ней лежит сразу пять листов бумаги, и она что-то переписывает с таким рвением, словно надеется внести порядок во всю свою жизнь.
Они одновременно поднимают головы, когда я вхожу.
— Ты куда собралась? — интересуется мама. — Я как раз краску купила.
Одно из основополагающих правил удачного вранья, если такие вообще существуют, — никогда не втягивать посторонних в свои истории. Ведь ты не можешь контролировать других людей. Поэтому когда я говорю «гулять с Уэсли», мне хочется ущипнуть саму себя.
Папа сияет, мама хмурится. Я морщусь как от зубной боли и иду к двери. И тут, к моему счастью, ложь превращается в правду: я открываю дверь, и сталкиваюсь на пороге с худой фигурой в черном.
— И вот, о чудо! — говорит Уэсли, ссутулившись. В руках у него пустая кофейная чашка и коричневый бумажный пакет. — Мне удалось скрыться.
— Легок на помине, — говорит папа. — Маккензи как раз собиралась…
— Скрыться от чего? — перебиваю я папу.
— От гнева Чеза Айерса, в западне которого я мучился долгие дни. Недели. Годы. — Он картинно утыкается лбом в дверь. — Я даже не знаю, как это описать.
— Мы же только вчера виделись.
— Ну и что. А ощущение было такое, что годы. А теперь я пришел молить о кофе и принес конфет, чтобы спасти тебя от гнета и самодурства… — Он вовремя замечает маму, стоящую неподалеку со скрещенными на груди руками. — Ой, здравствуйте!
— А ты, наверное, тот самый парень, — говорит мама. Я закатываю глаза, но Уэсли улыбается. Не с хитрецой, как обычно. Его темные волосы и подведенные глаза не должны сочетаться с такой искренней, почти детской улыбкой, но все ровно наоборот.
— А вы, наверное, та самая мама, — говорит он и протискивается мимо меня в комнату. Переложив пакет в левую руку, он протягивает маме правую. — Уэсли Айерс.
Мама сбита с толку его приветливостью и непринужденным тоном. Я понимаю ее, потому что испытала то же самое.
Он даже не вздрагивает, когда она прикасается к его руке.
— Кажется, я знаю, почему ты нравишься моей дочери.
Он улыбается еще шире:
— Как вы думаете, она пала жертвой моего потрясающего очарования, моей сногсшибательной красоты или дело в том, что я поставляю ей сласти?
Мама смеется.
— Доброе утро, мистер Бишоп.
— Прекрасный день сегодня, — говорит папа. — Идите, развлекитесь как следует. Мы с мамой вдвоем справимся.
— Замечательно! — Уэс берет меня под руку, и на меня обрушивается шум. Я слегка отталкиваю его, пытаясь заблокировать басы, и клянусь себе, что сделаю ему выговор, когда мы останемся наедине.
Мама наливает нам две чашки кофе и провожает до двери. Как только дверь за нами закрывается, я сбрасываю руку Уэсли и выдыхаю.
— Засранец!
— Маккензи Бишоп, — говорит он, когда мы выходим на лестничную клетку, — ты была очень, очень плохой девочкой.
— Почему это?
Он обходит перила.
— Ты втянула меня в паутину своего вранья! Не надейся, что я этого не заметил.
Мы идем через студию в сад. Галантно раскрыв дверь, Уэсли выпускает меня на яркий утренний свет. Дождь прекратился, и, крутя головой во все стороны, я размышляю — могла ли Регина спрятать фрагмент своей сказки где-нибудь здесь? Заросший плющом сад может хранить в себе множество тайников. Но если принять во внимание, сколько прошло лет, вряд ли клочок бумажки мог сохраниться в холод и зной.
