Спустя несколько долгих, бесконечных моментов она берет в руки блокнот и что-то быстро в нем записывает. Мы ждем в молчании, и я рада этому, потому что плохо слышу через свой яростно стучащий пульс. Двери за спиной Кармен открываются, и из них выходит Библиотекарь.
— Мне нужно передохнуть, — говорит Кармен, для убедительности разминая шею. Библиотекарь — Эллиотт, как я помню, — покорно кивает и занимает место за столом. Кармен указывает на двери, и я прохожу в Атриум. Она заходит следом и плотно закрывает за собой двери.
Мы шагаем через зал и поворачиваем в шестое крыло.
— Что бы ты делала, — спрашивает она задумчиво, — если бы я сказала «нет»?
Я пожимаю плечами:
— Наверное, побрела бы домой.
Мы проходим небольшой дворик.
— Я не могу в это поверить.
— А я не могу поверить, что ты сказала бы «нет».
— Почему? — удивляется она.
— У тебя очень грустные глаза, — признаюсь я. — Даже когда ты улыбаешься.
Она колеблется:
— Мисс Бишоп, я, может быть, и Библиотекарь, но даже у нас есть люди, по которым мы скучаем. Которых хотим вернуть. Это очень непросто, быть так далеко от живых и так близко к мертвым.
Я никогда не слышала, чтобы Библиотекари говорили такое. Будто луч света выбился из-под застарелой брони. Мы поднимаемся по короткой деревянной лестнице.
— Но почему вы выбрали такую работу? — спрашиваю я. — Это так необычно. Вы так молоды…
— Для меня это повышение было большой честью, — торжественно и абсолютно бесстрастно говорит Кармен. Я понимаю, что она снова вошла в свою роль, закрыла лицо маской.
— Кого вы потеряли? — не отступаю я.
Кармен улыбается, ослепительно и одновременно горько:
— Я — Библиотекарь, мисс Бишоп. Я потеряла всех.
Я не успеваю ничего ответить, потому что она открывает дверь в большую комнату с красным ковром и креслами по углам. Затем подводит к самой дальней стене с полками. Я протягиваю руку и касаюсь таблички с именем.
БИШОП, БЕНДЖАМИН ДЖОРДЖ
Я просто хочу его увидеть. Только и всего. Мне необходимо его увидеть. Я прижимаю ладонь к ящику и ощущаю, как меня к нему тянет. Как он мне нужен. Неужели Истории, запертые в Коридорах с осознанием того, что за дверьми скрывается что-то необходимое, ощущают то же самое? Надеются, что стоит им выбраться…
— Что-нибудь еще, мисс Бишоп? — осторожно спрашивает Кармен.
— Могу я на него посмотреть? — молю я. — Хоть одним глазком.
Некоторое время она колеблется, но затем, к моему удивлению, подходит к полкам и достает из кармана тот же ключ, которым обезвредила Джексона Лернера. Золотой, острый и без зубчиков. Она вставляет его в скважину на ящике Бена, и раздается мягкий щелчок. Ящик выдвигается на сантиметр и замирает. Я вся подбираюсь, как пружина.
— Несколько минут, — шепчет Кармен, — не более.
Я киваю, не в силах отвести взгляд от маленького зазора пространства между стеной и раскрытым ящиком. Полоска непроницаемой тени. Я слышу, как уходит Кармен. И тогда я протягиваю руку, хватаюсь пальцами за край ящика и выдвигаю его.
Глава двадцать первая
Я раскачиваюсь на качелях, переставляя ноги с пятки на носок, а ты вынимаешь мелкие деревянные щепочки из рамы.
— Никому нельзя этого рассказывать, — говоришь ты. — Даже родителям. Даже лучшим друзьям. Даже Бену.
— Но почему?
— Люди ведут себя глупо, когда дело доходит до смерти.
— Я не понимаю.
— Если ты расскажешь кому-нибудь, что есть место, где их любимые матери, братья или дочери еще существуют хоть в каком-то виде, они перевернут мир, чтобы найти их.
Ты задумчиво покусываешь зубочистку.
— Что бы люди ни говорили, ради этого они пойдут на все.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что я сам бы так сделал. И, поверь, ты тоже.
— Ни за что.
— Может, теперь и нет, ведь ты уже знаешь, что такое История. И знаешь, что я никогда не прощу тебя, если ты попытаешься кого-нибудь разбудить. Но не будь ты Хранителем… Если бы ты думала, что потеряла дорогого человека навсегда, а потом узнала бы, что можешь его вернуть, ты бы вместе со всеми остальными пыталась пробиться через завесу миров, зубами и ногтями прокладывая себе путь, лишь бы освободить его.
У меня в груди вместо сердца кусок льда, разрывающий легкие. Бен лежит в ящике так же, как лежал под простыней в больнице. Только кожа не синяя от гематом. На щеках играет легкий румянец, будто он уснул. И одежда на нем такая же, как в тот день: зазелененные джинсы и черно-красная полосатая футболка, его любимая. Дедушка подарил ему эту футболку в свое последнее лето. Со стороны сердца там нарисован крест, потому что Бен любил торжественно говорить: «Клянусь своим сердцем». Когда дедушка дарил ему эту футболку, я была рядом. Бен носил ее, не снимая, и когда от нее уже начинало вонять, приходилось силком с него ее стаскивать, чтобы положить в стиральную машину. Сейчас она ничем не пахнет. Его руки аккуратно лежат по бокам, и это выглядит так неправдоподобно, потому что Бен любил спать, засунув кулачки под подушку. Но зато я могу увидеть человечка на его левой руке. Это я нарисовала его в то утро.
— Привет, Бен, — шепчу я.
Я хочу прикоснуться к нему, но у меня не поднимается рука. У меня не хватит силы воли убрать ее, если я до него дотронусь. И снова опасная мысль начинает кружиться в голове, выискивая слабые места в моей логике.
Если Оуэн проснулся и не сорвался, почему этого не сможет Бен?
Что, если некоторые Истории не срываются?
Их вынуждают проснуться злоба, беспокойство и страх. Но Бен никогда не боялся, не злился и не беспокоился по пустякам. А сможет ли он проснуться? Может, Истории, которые не просыпаются, потом и не срываются? Но ведь Оуэн проснулся, — раздается голос в моей голове. Если только его не разбудил неизвестный Библиотекарь, который попытался стереть ему память. Может, в этом все дело? Оуэн не срывается, потому что сам не просыпался.
Глядя на распростертое тело Бена, я пытаюсь убедить себя, что это не мой брат.
Если бы я его не увидела, было бы намного легче в это поверить.
В груди разливается боль, но я не могу плакать. Темные ресницы Бена опущены, волосы вьются аккуратными завитками. Я вижу, что один из локонов выбился и, словно сбросив оцепенение, протягиваю руку к его лицу, чтобы убрать непослушный локон.
Я не хотела ничего другого.
Но едва мои пальцы касаются его кожи, Бен распахивает глаза.
