Везде, куда бы ни прошел Джулиус Аполлон Филмер, он сеял вокруг страх, который словно след тянулся за ним. Ленни был перепуган до полусмерти — такая картина мне уже знакома.
Я расстегнул верхние пуговицы рубашки, распахнул ворот и закатал рукава, чтобы не выглядеть как официальное лицо. Потом пересел пониже, на пол — так, что моя голова оказалась на одном уровне с головой Ленни.
— А если ты наложил в штаны от страха, — произнес я отчетливо, — то я и тут могу кое-чем помочь.
Ничего особенного не произошло. Он издал еще несколько стонов и затих. Прождав довольно долго, я сказал:
— Тебе нужна помощь или нет? Я тебе ничего плохого не предлагаю. А если не согласишься, то очень может быть, что случится как раз то, чего ты боишься.
После долгой паузы он повернул голову, все еще закрываясь руками, и я увидел его лицо. Оно было осунувшимся и небритым, с налитыми кровью глазами, из уголка рта стекала слюна. На этот раз он не застонал, а прохрипел:
— Какого дьявола, ты еще кто такой?
Он говорил с английским акцентом и привычно задиристо, хотя это никак не вязалось с его состоянием.
— Я — твой шанс выпутаться, — спокойно ответил я.
— Отвали.
— Ладно. — Я поднялся на ноги. — Жаль. Валяй, мучайся дальше, и увидишь, чем это кончится.
Я отошел и встал так, чтобы он меня не видел.
— Эй, вы, — хрипло произнес он повелительным тоном. Я не двинулся с места. — Погодите, — настойчиво сказал он.
Я подождал, но подходить к нему снова не стал. Послышался шорох сена и стон, на этот раз непритворный — похмелье сказалось во всей своей силе.
Наконец он появился на виду. Его шатало, и, чтобы не упасть, он обеими руками опирался на зеленую переднюю стенку стойла Флокати. Увидев меня, он застыл. Глаза у него болезненно моргали, колени подгибались. В своей грязной и рваной майке с надписью "Скаковой поезд" он выглядел тупым, жалким и беспомощным.
— Иди на место и сядь, — сказал я спокойно. — Я принесу тебе чего-нибудь.
Он немного постоял, привалившись к стенке стойла, но в конце концов повернулся и поплелся обратно. Я подошел к Лесли Браун и спросил, нет ли у нее аспирина.
— Аспирина нет, есть вот что, — сказала она, порывшись в своей холщовой сумке и протягивая мне таблетки. — Может быть, помогут.
Я поблагодарил ее, налил воды в пластиковую чашку и пошел посмотреть, как там Ленни. Он с несчастным видом сидел на сене, стиснув руками голову, но уже почти пришел в норму.
— Выпей, — сказал я, протягивая ему чашку. — И прими вот это.
— Вы сказали, что поможете мне.
— Да. Для начала прими таблетки.
Он вообще привык выполнять, что ему велят, и, наверное, неплохо знал свое дело, иначе его не послали бы через всю Канаду ухаживать за Лорентайдским Ледником. Он проглотил таблетки и выпил воду. Как и можно было ожидать, его физические страдания от этого сразу не прекратились.
— Я хочу отсюда выбраться, — сказал он в порыве бессильной ярости. — Из этого долбаного поезда. Хватит с меня этого долбаного путешествия. А денег у меня нет. Я их потерял. Совсем нет.
— Ладно, — сказал я. — Я могу тебя вызволить.
— Честно? — В голосе его звучало удивление.
— Честно.
— Когда?
— В Калгари. Через пару часов. Там ты сможешь сойти. Куда ты намерен оттуда направиться?
Он уставился на меня.
— Треплетесь, — сказал он. — Нет. Я сделаю так, чтобы о тебе позаботились и взяли тебе билет, куда ты хочешь.
Надежда, которая только что забрезжила у него, сменилась растерянностью.
— А как же старина Ледник? — спросил он. — Кто будет за ним присматривать?
В первый раз он подумал о чем-то еще, кроме того, как ему плохо, и у меня появился первый проблеск сочувствия.
— Для старины Ледника мы найдем другого конюха, — пообещал я. — В Калгари лошадников хватает.
Это было не совсем правдой. Тот Калгари, который я знал когда-то, представлял собой один из шести крупнейших городов Канады, размером с половину Монреаля, и населения там было не меньше, чем в центральной части Торонто. С тех пор кое-что могло измениться, но вряд ли существенно. Это не какой-нибудь пыльный скотоводческий городишко, каких немало было на Западе в прежние времена, а современный город с небоскребами — сверкающий оазис на краю прерий. И ковбойские скачки, где я однажды весь июль проработал наездником, объезжая полудиких лошадей, были прекрасно организованы — это десятидневное родео проходило на стадионе, окруженном аттракционами, эстрадами и всевозможными прочими прелестями для привлечения многочисленных туристов.
Но в Калгари даже в октябре наверняка найдется достаточно лошадников, чтобы можно было подыскать там конюха для Лорентайдского Ледника.
Я смотрел, как Ленни размышляет, не в состоянии решиться — расстаться ли ему со своей лошадью и со своей работой ради того, чтобы избавиться от невыносимого положения, в которое он попал. Я боялся, как бы не испортить все дело, потому что мне еще ни разу никого не приходилось раскалывать самостоятельно, и постарался припомнить советы Джона Миллингтона о том, как нужно вести себя с людьми вроде той горничной в Ньюмаркете. Предложить свое покровительство, пообещать все, что угодно, лишь бы добиться результата.
Держать у него перед носом морковку, пойти ему навстречу, попросить помочь.
Попросить помочь.
— Ты можешь мне сказать, почему не хочешь ехать до Ванкувера? — спросил я.
Я произнес это нарочито небрежным тоном, но мой вопрос снова поверг его в панику, хотя и не настолько, чтобы он опять скорчился наподобие эмбриона.
— Нет. — Его трясло от страха. — Валите отсюда. Это не ваше собачье дело.
Я снова спокойно отошел от него, но на этот раз подальше — миновав Лесли Браун, которая сидела, прижимая худыми руками к груди мой жилет, я дошел до самой двери.
— Оставайтесь здесь, — сказал я ей на ходу. — И, пожалуйста, не разговаривайте с ним, хорошо?
Она кивнула головой. "Огнедышащий дракон в нерешительности", — мелькнула у меня мысль.
— Эй, вы! — крикнул Ленни мне вслед. — Вернитесь!
Я не обернулся. Он отчаянно выкрикнул во весь голос:
— Я хочу выбраться из этого поезда!
Это уже всерьез, подумал я. И это призыв о помощи.
Я медленно вернулся назад. Он, пошатываясь, стоял между стойлами Флокати и Спаржи, не отрывая от меня запавших глаз. Подойдя к нему, я коротко спросил:
— Так почему?
— Он убьет меня, если я вам скажу.
— Ерунда, — сказал я.
— Нет, не ерунда! — Его голос сорвался на крик. — Он сказал, что тогда мне крышка.
