– Пресвятая Дева, сделай так, чтобы он был живой, живой, я только хочу, чтобы он был, пусть не со мной, но был… Я виновата, я была плохая жена, я заслужила это испытание, но не наказывай его, я не могу жить без него, я люблю его. Только бы он нашелся, мне больше ничего не надо, – говорила Сесиль сквозь слезы.
– Прости меня, Се…
Но договорить он не успел, Сесиль повернулась и тут же потеряла сознание.
Он целовал ее неистово, до боли сжимая в объятиях.
– Прости, я, наверное, несносно пахну, ведь я клошарствовал Бог знает сколько.
– Я ничего не слышу, я люблю тебя, и пахни, чем хочешь. Господь услышал мои молитвы и вернул тебя ко мне. Больше мне ничего не надо.
У Нила все получилось, несмотря на двухнедельный запой, Сесиль опять плакала, но уже от счастья и полного удовлетворения.
– Завтра, мы обо всем поговорим завтра, а пока спи, все будет хорошо.
Последние слова Нил произнес не совсем уверенно. Ох, какое разное у них будет завтра…
Доктор Базиль подготовил необходимую справку для Школы, где было написано о заболевании г-на Баренцева и необходимости продолжить лечение в частной клинике за пределами Парижа. Сесиль завезла ее в Школу, тем самым избавив Нила от ненужных расспросов. Ему предстояло отправиться в родовой замок семейства жены, что в городке Камбремер близ Довиля в департаменте Кальвадос. Доктор согласился проводить Нила, да у него как раз оказались там дела.
Три дня, пока решались все рабочие вопросы, Нил почти не выходил из дома. Все ночи они были вместе, что сделало Сесиль совершенно другой. Она перестала ворчать и привязываться по мелочам, наоборот, была молчалива и нежна с Нилом. Все сборы Сесиль взяла на себя и делала все необходимое без обычных упреков и указаний.
– Замки там плохо открываются, так что заедьте сначала к Доминик, она пришлет своего помощника, я уже позвонила ей, и она ждет вас. И вообще, Доминик и ее супруг – просто прелесть что за пара, если тебе захочется, можешь с ними дружить, но тебе решать, я ни на чем не настаиваю. Она немного странная, но очень добрая. Я буду периодически приезжать, так что не скучай. Телефон я смогу включить только через неделю, если что, звони от Доминик…
Дорога всегда успокаивала Нила, и, чем дальше машина удалялась от Парижа, тем яснее становилось на душе.
– Москва – Воронеж… – пробормотал он, увидев в окне стремительно надвигающийся монументальный дорожный щит, снабженный надписью «Bienvenue a Calvados»
[26]
– Хрен догонишь… А догонишь – хрен возьмешь… В кальвадосе утоплю…
– Нил, вы что-то сказали? – спросил доктор Вальме. Спросил, не оборачиваясь, но в зеркальце, расположенном над лобовым стеклом, Нил поймал на себе профессионально внимательный взгляд психиатра.
– Базиль, у вас сигаретки не найдется? Дорога долгая, всю пачку выкурил…
– Единственное оправдание вредных привычек, друг мой, – то наслаждение, которое они даруют. Бьюсь об заклад, из трех десятков «раковых палочек», что вы высаживаете каждый божий день, в радость не более трех штучек. Остальное – брр!.. Послушайтесь доброго совета и переходите на трубочку. Четыре раза в день после еды…
– Однажды мне предлагали перейти на трубку. Ничем хорошим это не кончилось… Что ж, Базиль, если, кроме добрых советов, вам нечего предложить мне…
– Отнюдь. – Доктор Вальме пошарил по приборной доске, повернул эбонитовый рычажок. – Хорошая легкая музыка успокаивает нервы…
Салон «ситроена» огласился оркестровым проигрышем. Потом вступил мужской голос.
– Э си тю н’экзисте па… – немузыкально подпел доктор Вальме.
«Вот именно, – мысленно согласился Нил. – Если бы не было тебя, не было этой вольтанутой Сесиль со всей ее долбаной Францией, а главное – этого гребаного ГБ…»
Музыкальный редактор радиостанции был либо большим поклонником покойного Джо Дассена, либо большим лентяем – после философической песни про возможность несуществования любимой прозвучал бессмертный хит про Елисейские Поля, а потом…
– Базиль, уберите! Выключите немедленно!..
Базиль пожал плечами, но радио выключил.
– Мы у цели, – доктор Вальме с довольным видом обернулся к Нилу. – Друзья наши предупреждены и наверняка ждут нас. Вы не представляете себе, Нил, какой умопомрачительный у них кокиль «Сен-Жак», этакие, знаете ли, гребешки с креветками, шпинатом, сыром грюйер… И с белым вином…
Доктор сглотнул набежавшую слюнку…
Каменная кладка, вдоль которой они ехали последние минут десять, незаметно перешла в ограду. Нил краем глаза заметил натянутые поверх нее провода. Вскоре в ограде показались ворота – мощная стальная решетка, закрепленная на массивных каменных столбах.
Вальме свернул к воротам, притормозил машину на светлом бетонном прямоугольнике с начертанным на нем красным восклицательным знаком, высунулся в окошко и приветственно помахал рукой.
– Кому? – поинтересовался Нил. – Здесь же никого нет.
– Камерам слежения. Старина Бажан буквально помешан на всякой электронике.
– Как вы сказали – Бажан? Вроде был такой украинский поэт.
– Ха, уж поверьте мне, наш Бажан – отнюдь не украинский поэт. Скоро сами убедитесь.
Что-то загудело, и ворота начали медленно разъезжаться.
* * *
– Агентов надо готовить своих, а не брать за задницу контингент из проколовшихся. Кадры должны работать за идею, из патриотических чувств, надо брать на ответственные задания только профессионалов. Я очень сомневаюсь, что Баренцев годится для выполнения серьезного дела, которое вы на него возлагаете. Он далеко еще не представляет всю меру своей причастности к нашей работе. Лучше оставить его в глубоком резерве. У меня по его поводу очень большие сомнения. Опыта-то никакого нет, а здесь специальная подготовка нужна. Но, конечно, не мне решать. Я только высказываю свои соображения.
Рашид Закирович, развалившись в кресле, отодвинутом от камина подальше, потягивал брусничный морс из большого хрустального стакана. Голые, волосатые, со скрюченными артритом пальцами, ноги он любовно пристроил на мягкой танкетке. Распаренное тело, замотанное в простыню, выдавало в нем человека, искушаемого обжорством и возлияниями, и уж точно не работника серпа и молота.
– Да брось ты, Костя, дурь нести про гребаный патриотизм, и так с УОТом погорели на все сто, вон сколько наших из Франции выслали, да и тут головы полетели, ты-то чудом остался и только благодаря тому, что Сам тебя из списка вычеркнул. Попугал-попугал и после вычеркнул. Преданность вечную твою купил. А вот пиво после бани – последнее дело. Баня штука специально предназначенная, чтобы от всякой гадости организм очистился, а ты его опять травишь. Пей лучше морс, все равно с завтрашнего дня опять придется расслабляться каждую ночь, с такого напряга и окочуриться недолго. А про Баренцева и не заикайся, даже я не в курсе, почему на него все валят. Да и помнишь, всего-то по его первым отчетам было только две ликвидации. Симонова, та шлюха-связная, что по ночам болтает по-русски, да псих из торгпредства Франции. Он, сука, и виду-то не подал, что против работы. Как это наши девчонки неаккуратно его повели, да и вряд ли толк бы был, убогий он какой-то, интеллигент хренов. Хорошо, что вовремя раскусили, а то бы проблем нахавали по уши. Будем исправлять ситуацию, усилим над Нилом контроль, чтобы комар без разрешения не чирикнул. Да ты, видно, соскучился по Нилушке. Вот и займешься специальной подготовкой, с твоим опытом это раз плюнуть. Есть распоряжение отправить тебя оперу послушать, ты у нас самый большой театрал оказался. Да не просто послушать, а в компании аппетитной певички прямо в Париж. Эх, был бы я помоложе, сам бы не отказался, а сейчас не каждая шлюшка завести может. И все от нервов, скорее бы в отставку, да только вот внукам надо деньжат подкопить.
