Он разыскал автобусную остановку, ознакомился с расписанием. Утренний автобус на Проспект ушел час назад, вечерний отправлялся в шесть сорок. Нил живо представил себе перспективу проторчать восемь часов здесь, под этим желтым знаком, с неподъемным рюкзачищем, набитым недельным запасом харчей на двоих, и решил, что сначала займется осмотром достопримечательностей, а в продуктовый зайдет в последнюю очередь, минут за двадцать до отправления автобуса.
Достопримечательностей было несколько – четырехэтажный Дворец Игрушки с миниатюрной копией Диснейленда под стеклянной крышей, шестиэтажный автомобильный салон «Wheeler Dealer» с гордо реющим на шпиле американским флагом, универсальный магазин одежды, хоть и одноэтажный, но громадный, как международный аэропорт, и, наконец, трехэтажный краснокирпичный, под старину, книжный магазин «Barnes and Noble». Его Нил оставил на сладкое…
Он допивал третью чашку кофе в уютном кафе на втором этаже книжного магазина и листал толстую потрепанную книжечку, купленную за двадцать пять центов в отделе «Подержанные книги». Его привлекло название «Московские каникулы» и картинка на глянцевой бумажной обложке – веселенькое, «кислотных» тонов изображение Красной площади, перекособоченный Мавзолей с наглухо заколоченным входом и непропорционально большой запиской, прикрепленной в перекрестье досок, «Ушел на обед». Принадлежало произведение перу некоего Мэтью Ласкера, а начало было многообещающим:
«Каждый год в начале ноября Свидригайлов уходил в тундру, подальше от города, и выл на луну. А в городе гремели салюты, фланировал веселый народ, распевая под гармонь неприличные куплеты (tchastoushki). Здесь, в северных краях, годовщина революции означала начало двухнедельного праздника встречи матушки-зимы. К этому празднику люди готовились с весны, запасали впрок вяленого тюленя, сушили сухари, сыпали обрезки оленьих рогов и прошлогодних газет в деревянные чаны с техническим спиртом, чтобы через полгода получить убойной силы и убийственного аромата напиток, любовно именуемый „запой“ (zapoii). Запой всегда готовили с запасом, чтобы хватило на всех – на своих и пришлых, на глубоких стариков и грудных детишек, но все равно не хватало, за четырнадцать дней выпивалось все до последней капли, и тогда жители, ворча, расползались по домам, кутались поплотней в одеяла и погружались в беспробудную зимнюю спячку. На город опускалась черная полярная ночь, и тогда Свидригайлов возвращался. Одинокий, в волчьей шубе до пят, он слонялся по безлюдным заснеженным улицам, проникал в дома, оставшиеся без присмотра, и сосал кровь спящих хозяев. Для него она была слаще всякого запоя…»
– Привет! К вам можно?
Нил оторвал глаза от книги и любезно пододвинул девушке табуретку:
– Прошу.
Она размашисто села, широко раздвинув ноги в черных кожаных брюках, плюхнула об стол банку «Миллера».
– Тоже за покупками выбрались?
– Угу… – Нил не без удовольствия разглядывал девушку. Очень коротко стриженая брюнетка, с мальчишеской гибкой фигуркой, вся затянута черной кожей, словно рокер пятидесятых; огромные черные глаза, чуть косящие, что ничуть ее не портило, а лишь прибавляло облику пикантного своеобразия.
– А вы, значит, и есть тот самый француз, – неожиданно выпалила девушка.
Нил улыбнулся, маскируя крайнее удивление ее осведомленностью.
– Пожалуй, мой ответ будет зависеть от того, что вы вкладываете в понятие «тот самый».
– Ну, тот самый, что живет в Проспекте. В розовом домике, с женой на сером «пинто». Мы ведь соседи.
– Вот как? Удивительно, что я вас до сих пор не приметил.
– А мы вернулись только вчера. А о вас нам рассказала Роберта.
– Доктор Стивенсон? Очень энергичная дама.
– О да! – Девушка протянула узкую, но крепкую ладошку с обкусанными ногтями. – Шелли. Шелли Гаккеншмидт из Дюссельдорфа.
– Шелли?
– Ну да. От Мишель. Вообще-то родители назвали меня Микаэллой, но мне больше нравится на ваш, французский манер.
– А я Нил.
– О, американское имя.
– Русское. Только очень редкое. Русский муж французской ученой дамы – кибернетика.
– Вы оба кибернетики?
– Ну, я скорее киборг, новейшая разработка… А ты, Шелли, чем занимаешься?
Если бы разговор велся не по-английски, Нил едва ли сподобился бы так быстро сократить дистанцию до «ты». Но, как известно, в английском «ты» давным-давно вышло из употребления, его заменителем стало обращение по имени, что, кстати говоря, избавило народ от множества лишних проблем.
– Пишу диссер по теоретической журналистике.
– А что, есть и такая?
– Что ты, это безумно интересно и очень современно! Я исследую зооморфизм в информационных войнах.
– Зооморфизм? А-а, это вроде того, как во время войны наших летчиков называли «сталинскими соколами», а немецких «фашистскими стервятниками»… Ой, извини, я, кажется, привел не самый удачный пример.
– Почему? Это очень хороший пример парной оппозитивной идентификации класса «мы – они». Если позволишь, я включу его в свою классификацию.
– Да сколько угодно.
– Слушай, Нил, а давай-ка вечером забирай свою женушку – и к нам. Посидим тесным европейским кружком, выпьем винца, Ингрид привезла новый фильм Фассбиндера…
– Спасибо, Шелли, только вряд ли получится. Жена с коллегами уехала на природу, а у меня намечена большая стирка.
– Подумаешь! До вечера сто раз успеешь все перестирать.
– Не знаю. Мне до вечера предстоит торчать здесь и ждать автобус. Я ведь без машины.
– Господи, пустяки какие! На моем байке через две минуты будешь дома, гарантирую.
– А продукты? Мне же надо закупить еды на всю неделю.
– Вот зануда! Сказано же, продуктами завтра займемся!..
Вот так и получилось, что обратно Нил тоже ехал «с ветерком», но этим все сходство и ограничилось. Все-таки сидеть в седле «харлея», обхватив за кожаную талию симпатичную байкершу, – это вам не на ледяном оцинкованном полу чужого грузовичка, да еще когда собственная жена кокетничает в теплой кабине с каким-то квадратномордым дебилом…
В доме у подружек началось с калифорнийского вина, продолжилось домашним шнапсом, в ходе потребления коего Ингрид, рыжая и, похоже, довольно взбалмошная толстуха, рухнула на диван и больше не вставала. А у Нила с Шелли закончилось же тем, чем, наверное, и должно было закончиться, – постелью.
То, что предложила этой ночью Шелли, привело его, видавшего всякое, в полное замешательство. В какой-то момент физкультурного секса он понял, что его банально насилуют, как проститутку. Шелли была не похожа ни на одну женщину из его скромного списка. Она преображалась постоянно, но ни разу не позволила ему проявить хоть какую-нибудь инициативу. В какой-то момент Нил вконец истощился от ее неуемной активности. А приспособления из секс-шопа, которых было заготовлено у нее видимо-невидимо, повергли Нила в шок. При этом Шелли вливала в него виски, будто сок.
