– Все зависит от того, раскроем ли мы дело. Но если Чэпмен спросит тебя, скажи, что я согласилась.
Приняв душ, я тепло оделась и смотрела новости, пока портье не сообщил, что машина Майка ждет меня на улице. Мы выпили кофе по дороге к Западной 183-й улице. По словам Майка, бывшая территория Нью-Йоркского университета в верхней части города была куплена в 1890-х. Для строительства факультета изящных искусств пригласили великого архитектора Стэнфорда Уайта.
Миновав охрану, мы двинулись в сторону административного здания. За домами виднелся величественный медный купол с зеленоватым налетом на бронзе. Сразу бросалось в глаза, что Мемориальная библиотека Гулдов была копией римского Пантеона.
Охранник у входа указал нам на парковку неподалеку от ступеней.
Майк решил не ставить парковочный знак полиции на переднее стекло – не стоило на небольшой территории университета афишировать наше присутствие.
Просторный старинный вестибюль кишел студентами. Никто не вылезал на улицу из-за холода и ветра. Внутренние массивные колонны из зеленого мрамора, матовые стекла работы Тиффани и купол, обшитый золотом в четырнадцать карат, явно не соответствовали нынешнему тощему бюджету общинного колледжа.
На застекленной доске висел список преподавателей и карта территории университета. На дверце зияла трещина. Ной Торми был в списке преподавателей английского отделения. Его кабинет располагался на третьем этаже бывшего здания библиотеки.
– С чего ты думаешь начать? – спросила я, поднимаясь по темной лестнице.
– Иди за мной. Не будем торопить события.
Кабинет Торми был пуст. К нему прилегал лекционный зал номер 326, и в коридоре слышался голос преподавателя. Мы остановились и прислушались. На стене рядом с дверью висело расписание. Лекцию читал профессор Торми. Примерно тридцать студентов развалились на стульях. Лишь несколько старательно конспектировали лекцию.
– «Литературная биография» Кольриджа – это величайший труд в области литературной критики. Там говорится обо всем, что нужно знать для анализа стихотворения. Она отсекает все, что мешает пониманию поэзии. Кольридж написал «Биографию», считая произведение своего товарища – Уильяма Вордсворта – величайшим поэтическим достижением своего времени.
[19]
Майк взглянул на меня и прошептал:
– Кажется, попался.
– Накрепко.
Я снова заглянула в зал: лектора почти никто не слушал. Он совсем не владел аудиторией.
– Кольридж обозначает словом «фантазия» форму памяти. Поэту, без сомнения, нужна фантазия, но лишь как вместилище образов – то, чем для всех нас является память. Воображение – вот высшая форма творчества. Это заложено в словах и в умах великих поэтов, оно добавляет радость к…
Прозвучал звонок, и студенты, захлопнув тетради, вышли из аудитории – остались только две девушки, которые глотали каждое слово лектора.
Профессору было за пятьдесят. Он носил двухфокусные очки, у него был заметный живот и неухоженные, сальные темные волосы. Он вышел из аудитории, рассказывая своим двум ученицам об образах второй и третьей степени.
– Извините, сэр, вы профессор Торми? – спросил Майк.
Тот кивнул.
– Не могли бы вы уделить нам несколько минут? Может, пройдем в ваш кабинет?
Он провел рукой по волосам, безуспешно пытаясь понять, кто мы такие. Мысль о полиции могла прийти ему в последнюю очередь.
– Вы из администрации?
Майк дождался, пока студентки уберут тетради в рюкзаки и уйдут.
– Полиция Нью-Йорка, – представился он.
Торми нахмурился и повел нас в свой маленький кабинет. Включил свет, закрыл дверь и предложил сесть. Он обошел вокруг стола, убрал в сторону три желтые розы, которые лежали поверх бумаг, и разложил перед собой конспекты лекций.
– Какой у вас вопрос?
Майк представил нас обоих.
– Мы ведем дело об исчезновении человека.
Сказать «об исчезновении» – намного лучше, чем признаться людям, что они замешаны в расследовании убийства. Или двух.
– Студентки? – спросил он, дергая краем рта.
– Да. Студентка Нью-Йоркского университета.
– Я не работаю там уже больше десяти лет.
– Вам что-нибудь говорит имя Аврора Тейт?
– Нет, – последовал ответ. То ли тик у него был постоянный, то ли он был вызван вопросами Майка.
– Она пропала на территории Вашингтон-сквер более двадцати лет назад.
– Но при чем здесь я? – Он переводил взгляд с меня на Майка.
– Не могли бы вы рассказать, почему решили сменить Нью-Йоркский университет на Бронкский общинный колледж? – спросил Майк.
Торми вздрогнул и засмеялся:
– Я думал, что даже новичок в полицейских делах мог понять, что это был не совсем мой выбор. Я перешел границы, мистер Чэпмен. По-моему, декан квалифицировал это так.
– Это касалось студентки?
– Двух, – признался Торми, мусоля уголок тетради. – Это случалось не один раз, и университет не мог больше закрывать на это глаза.
– Вы работали на постоянной основе? – спросила я.
– Скажу больше, мисс Купер. У меня были самые замечательные студенты, каких только можно себе представить. А здесь есть несколько фантазеров, которые хотят уехать из Бронкса, но для большинства английский – это второй язык, и совсем чужой.
– Вы по-прежнему преподаете английскую литературу?
– Английскую и американскую. К счастью, мне нравится звук собственного голоса. Я пытаюсь их учить. Это все, что я могу делать.
– У вас сегодня была полная аудитория.
– Начался новый семестр, поэтому посещаемость должна быть не меньше шести занятий. Думаю, большинство уже отходили.
– Но почему вы ушли из Нью-Йоркского университета именно в этот колледж? – спросила я.
– В заведения такого уровня здесь, в Нью-Йорке, я уже не мог сунуться. К тому же моя семья живет в этом районе. Я не хотел уезжать из города и решил, что буду отбывать наказание здесь, дожидаясь лучших времен, – смущенно произнес Торми. – Я не смог поступить по-другому.
– Профессор, может быть, другие имена вызовут у нас какие-то ассоциации? – спросил Майк.
– Конечно, попробуем, – ответил тот, опять вздрогнув.
– Гвиди. Джино Гвиди.
Торми покачал головой.
– Ичико. Доктор Ву-Джин Ичико.
Угол рта у Торми дернулся от напряжения.
