— У меня уже есть, сикантадза называется, сам бы попробовал.
— Что мне будет, если влюблюсь не по вере.
— У тебя это что, колумбийское православие?
Её молодой человек Костыль сидел на крылечке с чашкой кофе.
— Эгей, Док. Сегодня всё что-то ранние пташки.
— Она меня к гуру завлекает.
— Не смотри на меня, чувак. Сам знаешь, она всегда права.
Вернувшись из Вьетнама, Костыль какое-то время обострённо параноил: вдруг пойдёт куда-нибудь и столкнётся там с хиппи, — он свято верил, что все волосатики — антивоенные бомбисты, могут считывать его вибрации и тут же определять, где он побывал, а от этого станут его ненавидеть и устраивать ему какие-то зловещие хипповские козни. Док познакомился с Костылём, когда тот слегка неистово старался влиться в эту уродскую культуру, которой точно тут не было, когда он уезжал, поэтому возвращение для него стало сродни высадке на чужую планету, где кишмя кишат враждебные формы жизни чужаков.
— Обсад, чувак! Ты глянь чё, Эбби Хоффмен! Свернём-ка себе пару фаек, поотвисаем да послушаем «Электрических Черносливин»!
Док видел: Костыль придёт в норму, как только успокоится.
— Сортилеж говорит, ты во Вьетнаме был, а?
— Ну, я из этих убивцев младенцев. — Лицо у него смотрело вниз, но сам он глядел Доку прямо в глаза.
— Правду говоря, меня восхищают те, у кого кишка не тонка, — сказал Док.
— Эй, да я просто с вертолётами каждый день возился, как на работе. Мы с Чарли, страху нет, часто вместе в город ходили, тусовались, курили эту праведную местную траву, рок-н-ролл слушали по армейскому радио. Время от времени тебя подзывают и говорят: слышь, ты на базе сегодня ночуешь? ты им: ну, а чего? а они такие: не ночуй сегодня на базе. Пару раз так вот себе очко и сберёг. Их же страна, она им нужна, меня устраивает. Если только моцык до ума доводить можно, чтоб никто мозги не еб.
Док пожал плечами.
— Справедливо. Это твой вон стоит, «мото-гуцци»?
— Ага, взял у какого-то дорожного маньяка из Барстоу, тот его совсем заездил, поэтому всё опять отделать — несколько выходных ушло. От него вот, да от старушки Сортилеж я и не унываю.
— Очень приятно вас вместе видеть, ребятки.
Костыль, глянув в угол комнаты, минутку подумал, ответил осторожно:
— У нас с ней история, я на год старше учился в Мира-Косте, пару раз на свиданки бегали, потом, когда я там был, стали переписываться, а тут вдруг бац, и я возвращаюсь, в общем, может, я и не пойду, в конце концов, опять служить.
— Должно быть, как раз тогда у меня семейное дело было в Инглвуде, когда мол-чел пытался меня обоссать через замочную скважину, в которую я глядел. Леж мне постоянно напоминает, она тогда ещё у меня работала, я помню, думал: должно быть, у неё в жизни что-то очень чёткое происходит.
Со временем Костыль смог помаленьку научиться не напрягаться в позах общественной йоги, определявшей всю жизнь на пляже. Его «мото-гуцци» собрал свою долю воздыхателей — те тусовались вокруг, курили дурь и пили пиво на цементном пятачке перед гаражом, где Костыль с ним возился, и отыскалась пара-тройка ветеранов, которым после ‘Нама хотелось более-менее такой же, как у него, немозгоёбственной гражданки, особенно Фарли Ветву, служившему в Войсках Связи: ему удалось умыкнуть кое-какой никому не нужной техники, включая старую 16-мм кинокамеру «Белл-и-Хауэлл» времён Второй мировой, защитного цвета, с пружинным заводом, неуничтожимую, лишь немногим больше кассеты плёнки, для неё предназначенной. Время от времени они отваливали на мотоциклах, искали удобные мишени, и через какое-то время обнаружили общий интерес — уважение к естественной среде, слишком много её у них на глазах жгли напалмом, загрязняли, уничтожали ей растительность, пока латерит под низом не спекался от солнца до полной ненужности. У Фарли уже собрались десятки катушек с порчей окружающей среды по всему штату, особенно в жилмассиве «Вид на канал» — там, странное дело, этот ущерб напоминал ему не раз виденные расчистки джунглей. По словам Костыля, Фарли был там в тот же день, что и Док, снимал рейд местного комитета бдительности и теперь ждал плёнку из проявки.
Костылю же всё больше не давал покоя нефтеперегонный завод в Эль-Сегундо и нефтехранилища чуть выше по берегу. Даже когда ветер тут бывал покладист, Гордита всё равно будто жила на лодке, стоящей на якоре в битумной яме. Всё воняло нефтью. Нефть, пролитую из танкеров, выносило на пляж, чёрную, густую, вязкую. Кто бы ни бродил по берегу, она липла к подошвам. Тут существовало две школы мысли — Денис, к примеру, любил, чтоб она копилась на ногах, пока слой не утолщался до подошв сандалий, и тем самым экономил на обуви. Иные, почистоплотнее, вставляли в свой режим дня регулярное скобление ног, как бритьё или чистку зубов.
— Не пойми меня неверно, — сказал Костыль, когда Сортилеж впервые застала его на крыльце со столовым ножом: он отскребал себе пятки. — Тут, в Гордите, мне очень нравится, в основном потому, что это твоя родина, и ты её любишь, но время от времени случается какая-то… маленькая… блядская деталька…
— Они губят планету, — согласилась она. — Хорошая новость здесь в том, что, как и у любого живого существа, у Земли тоже есть своя иммунная система, и рано или поздно она примется отторгать болезнетворных агентов, вроде нефтяной промышленности. Есть надежда, что это произойдёт раньше, чем с нами станется то же, что с Атлантидой и Лемурией.
Её учитель Вехи Фэрфилд верил, что обе империи затонули из-за того, что Земля не могла принять достигнутых ими уровней токсичности.
— Вехи нормальный, — сказал теперь Костыль Доку, — хотя кислотой закидывается и впрямь очень много.
— Помогает ему видеть, — пояснила Сортилеж.
Вехи не просто «торчал» по ЛСД — кислота была той средой, в которой он купался и чьи волны временами седлал. Ему она доставлялась, возможно — особым трубопроводом, из каньона Лагуна, непосредственно из лабораторий пост-Ауслиевой психоделической мафии, которая в те дни, люди верили, там действовала. В ходе систематических экскурсионных закидонов он нарыл себе духовного проводника по имени Камукеа, лемуро-гавайского полубога, жившего на заре тихоокеанской истории, который много веков назад служил каким-то священным бюрократом на затерянном континенте, что ныне покоился под толщей Тихого океана.
— И если кто и сможет связать тебя с Шастой Фей, — сказала Сортилеж, — то Вехи.
— Ладно тебе, Леж, ты же знаешь, у нас с ним сложились чудные отношения…
— Ну, он считает, что ты его старательно избегаешь, и не может понять, из-за чего.
— Просто. Правило номер один в Кодексе Торчков? Никогда ни за что не подсаживай никого…
— Но он же сказал тебе, что это кислота.
— Нет, он сказал, что это «Особая Партия «Бургомистра»».
— Так это оно и значит, «Особая Партия», он так говорит.
