— Стихи до селезёнки пробивают, чувак. Типа, ты выбор за выбором делаешь, да? и точно знаешь, что всё делаешь правильно для всех, а потом всё всплывает брюхом вверх, и понимаешь, что неправильнее там просто было некуда.
Стильная шантёзка перешла к «Одни мы вместе» Дица и Шварца, и Док принёс им с Диком по кашасе с пивной запивкой.
— Я не прошу тебя выдавать никаких секретов. Но мне кажется, я разок видел тебя по ящику на митинге за Никсона?
— И спросить хочешь, действительно ли я из тех горластых правых психов?
— Вроде того.
— Я хотел развязаться подчистую, вот и подумал: надо сделать что-нибудь для своей страны. Как бы ни глупо звучало. А те одни мне такое предложили. Вроде нетрудно. На самом же деле им нужен был контроль членства — чтоб мы всегда считали себя недостаточно патриотичными. Права моя страна или нет, но Вьетнам же происходит? это ж безумие, блядь. Вот, к примеру, твоя мамочка на герыче сидит.
— Моя, э-э…
— Ты б разве ничего на это не сказал, по крайней мере?
— Погоди, значит, США — это как, типа, чья-нибудь мамочка, говоришь… и она не может слезть с… чего именно?
— С посылки пацанов подыхать в джунглях без всякой на то причины. С чего-то неправильного и самоубийственного, а остановить это мы не можем.
— И «бдюки» не захотели на это вестись.
— Мне так и не удалось поднять тему. Да и поздно уже было. Я увидел, что это. Увидел, что натворил.
Док предложил добавить. Они сидели и слушали остаток отделения девушки-которая-не-была-хипповой-цыпой.
— Недурное соло ты там выдал, — сказал Док.
Дик пожал плечами.
— Для заёмной дудки сгодится.
— Ты по-прежнему в Топанге?
— Без вариантов.
Подождал, пока Док что-нибудь скажет, оказалось:
— Облом.
— Вот скажи мне. Я ниже поклонницы на побегушках, принеси травы, открой пива, следи, чтоб в той здоровой пуншевой чаше в гостиной только аквамариновые желейные были. Но вот я опять ною.
— У меня и впрямь такое чувство, — прощупал почву Док, — что ты бы предпочёл быть где-то в другом месте?
— Там, где я был, было б мило, — голос слегка осёкся ближе к концу — Док надеялся, это способны расслышать лишь частные сыскари с привычкой упиваться сантиментами. Музыканты снова просочились на эстраду, и не успел Док глазом моргнуть, Дик с головой погрузился в мозголомную аранжировку «Samba do Avião»
[48]
, словно только этим ему и требовалось отгородиться от того, как именно, по его мнению, он проебал свою жизнь.
В итоге Док задержался там до закрытия и посмотрел, как Дик загружается в свою зловещую деревяшку «меркурий», который в ту ночь гонялся за Доком по каньону. Потом спустился в «Аризонские Пальмы» и взял «Всенощный особый», а потом сидел до зари, читал газету и пережидал утренний час пик у окна с видом сверху на смогосвет, где потоки машин свелись к ручьям бликов отделки, что призрачно поблёскивали вдоль ближайших бульваров и вскорости пропадали в бурой яркой дали. Не столько к Дику то и дело подкручивал он педали, сколько к Наде, которая верила — бездоказательно, — что муж её не умер, и к Аметист, которой полагаются далеко не одни выцветшие «полароиды», когда придёт пора её детской тоски.
ОДИННАДЦАТЬ
На пороге работы Дока поджидала открытка с какого-то острова в Тихом океане, о котором он раньше не слышал, в названии куча гласных. Марка погашена на французском, стоят инициалы местного почтмейстера — вместе с надписью «courrier par lance-coco», что, насколько он смог разобрать по «Petit Larousse»,
[49]
должно означать нечто вроде доставки почты катапультой с использованием кокосовой скорлупы, может, для того, чтобы преодолеть какой-нибудь неприступный риф. Текст на открытке подписан не был, но Док знал, она — от Шасты.
«Видел бы ты эти волны. Ещё одно такое место, в котором тебе велит быть голос откуда-то. Помнишь тот день с уиджей? Скучаю по тем дням и по тебе. Хорошо бы многое было иначе… Так ничего не должно было быть, Док, мне так жаль».
Может, и впрямь жаль, а с другой стороны, может, и нет. А что это там про уиджу? Док заковылял по городской свалке своей памяти. Ох… ох, ну конечно, смутно… то было в один тот длительный период без дури, ни у кого ничего не было, все в отчаяньи и страдали от провалов здравомыслия. Народы вскрывали простудные капсулы и прилежно сортировали тысячи мелких гранул по цвету, веруя, что каждый цвет означает другой алкалоид белладонны: если принять их достаточно большой дозой, можно нагрузиться. Коксовали мускатом, пили коктейли из «визина» и недорогого вина, жрали пакетами семена ипомеи, несмотря на слухи, что семенные компании покрывают их каким-то химикатом, от которого блюёшь. Что угодно.
Однажды Док с Шастой сидели дома у Сортилеж, и она обмолвилась, что у неё есть уиджа. У Дока в мозгу вспыхнуло.
— Эй! Как тебе кажется, она не знает, где можно затарить? — Сортилеж воздела брови и пожала плечами, но махнула рукой: валяйте, мол. Тут же закрались обычные подозрения, в духе: как можно быть уверенным, что кто-нибудь другой не двигает планшетку намеренно, чтоб выглядело, будто послание из-за туда, и тому подобное.
— Проще пирожка, — сказала Сортилеж, — сам всё и делай. — По её наставленью Док поглубже и потщательней задышал в восприимчивом состоянии и опустил кончики пальцев как можно легче на планшетку. — Ну, делай запрос, и посмотрим, что получится.
— Ништяк, — сказал Док. — Эй — где мне дури найти, чувак? вдоба-авок, знаешь, недурной срани? — Планшетка сиганула с места, как заяц, и принялась подбирать буквы чуть ли не быстрее, чем Шаста успевала записывать адрес — где-то на Закате, несколько восточнее Вермонт — и телефончик в придачу, который Док быстренько набрал.
— Здрасьте, торчки, — промурлыкал женский голос, — у нас есть всё, что вам нужно, и не забывайте — чем скорее вы сюда доберётесь, тем больше вам останется.
— Ага, хотелось бы знать, с кем я разговариваю? Алло? Эй! — Док недоумённо посмотрел на трубку. — Повесила.
— Могла быть запись, — сказала Сортилеж. — Ты слышал, что она тебе орала? «Держись подальше! Я полицейский капкан!»
— Хочешь с нами поехать, чтоб ничего не случилось?
В ней боролись чувства.
— На этом рубеже я должна вам подсказать, что там может ничего и не быть. Понимаете, загвоздка с уиджами в том…
Но Док и Шаста уже вымелись наружу и вскоре дребезжали по выбоинам полосы препятствий, называемой бульваром Роузкранс, под безоблачным небом в разгар некоего идеального денька из тех, что всегда видишь по телевизору в полицейских сериалах, и даже эвкалипты не бросали тени по причине того, что все их недавно посрубали. КХЖ играло марафон Томми Джеймза и «Шонделл». Даже без рекламы вообще-то. Что может быть подозрительней?
