— Тогда я её видела единственный раз. Они где-то в Торрансе сидели, Дика и дома-то почти не бывало. Дала ли я ему телефон свой, нет, через пару дней была на Ла-Бриа, Дик стоял в очереди к «Пинку», увидел «эльдорадо», выбежал на проезжую часть, остальное уже история. Были мы парой? Изменяла я Мики? Ну ты и спрашиваешь.
— Когда я…
— Слушай, если ты до сих пор не въехал, я никогда не была пусей в бизнесе, мне низачем не нужно было тратить даже полминуты на такую заширенную шкварку, как Дик, который явно метил к дурному концу. Он не был моим благотворительным проектом, и вместе мы не шпигались, да и вообще, если ты вспомнишь всех цып, с которыми тусил…
— Ладно. Что б ты там ни собиралась делать, в итоге ты спасла ему жизнь. А он после этого пошёл работать дятлом в ПУЛА и под прикрытием на «бдюков», а то и на «Золотой Клык» — на контору, не на судно, — и пока у нас три жмура, которые могут оказаться, а могут и нет, на его кармическом счету.
— Погоди. Ты считаешь, Дик… — Она приподнялась на локте и красноглазо всмотрелась в Дока. — Ты думаешь, я сижу на этом, Док?
Тот почесал подбородок и некоторое время пялился в никуда.
— Знаешь, некоторые утверждают, что они «нутром чуют»? Ну а я, Шаста Фей, чую хвостом, и хвост мой грит…
— Так рада, что спросила… но, опять же, я как бы всё равно не очень понимаю…
— Ойёй.
— Когда я сказала, что видела Дика в Эрмосе? Ты, похоже, не очень удивился.
Из кухни донеслось продолжительное молчание — шумела лишь кофеварка. Шаста вернулась и помедлила в дверях, выставив одно бедро вперёд, согнув колено, прекрасная голая Шаста.
— Я однажды видела его в Лавровом каньоне, и он взял с меня слово, что я никогда никому об этом ни слова не скажу. Сказал, что, если кто-то узнает, ему пиздец. Но в подробности не вдавался.
— Похоже, уже тогда кто-то отчаянно не давал этой легенде развалиться. Что она сделала всё равно, стоило лишь Дику ею воспользоваться. Как он вообще представлял себе дальнейшее?
— Не знаю. А ты как себе представлял, когда только подсел на сыск?
— Другая ситуация.
— О как? а по мне, так вы с Диком — два сапога пара.
— Спасибо. Это как.
— Вы оба легавые, которые никогда не хотели ими быть. Лучше сёрфить, пыхать, ебстись или что угодно, только не это. Вы оба, ребята, должно быть, думали, будете за преступниками гоняться, а вместо этого они вас нанимают.
— Ай, чувак. — Неужто это правда? Всё это время Док предполагал, что он кишки рвёт на такую публику, кто ему если и платит, то получеком или мелкой услугой когда-нибудь, а то и мимолётной улыбкой, только бы плата была реальна. Он принялся перебирать денежных клиентов, кого мог вспомнить, начиная с Крокера Фенуэя, затем перешёл к студийным управленцам, героям фондового рынка из эпохи рискованных спекуляций, эмигрантам-содержантам дальних стран, кому требовались связники для новых пёзд или шмали, богатеньким старикам с симпотными молоденькими жёнами и наоборот… Нищета такая, что нассать и растереть, не слишком-то отличается, в конечном итоге, наверное, от тех интересов, которые обслуживал Дик.
— Облом! — А вдруг Шаста права? Должно быть, Док смотрелся достаточно уныло. Шаста подошла и обхватила его руками. — Прости, это я в актрису заигралась. Обожаю такие шипы подпускать, ничего не могу поделать.
— Думаешь, поэтому я тут с ума схожу, пытаясь придумать, как помочь Дику отмазаться от этих людей? даже если сам не могу? Именно потому, что не могу…
— Кураж, Камилла, — ты по-прежнему ещё далеко не сырьё для ПУЛА. — Попытка засчитана. Но не задуматься он уже не мог.
Позже они вышли наружу, где надуло лёгкого дождика, смешанного с солёными брызгами, веерами срывавшегося с прибоя. Шаста медленно побрела на пляж и по мокрому песку, изогнув загривок такой кривой, которой выучилась в те времена, когда к ней прикладывался разворот спиной, его очарованье. Док шёл по следам её босых ног, уже оседавших в дождь и тени, словно глупо и бесплодно пытался отыскать путь в прошлое, которое наперекор им обоим всё же ушло в будущее и стало им. Прибой, видимый лишь время от времени, бил молотом ему по душе, расшатывал в ней всякое, кое-что отваливалось во тьму и терялось навеки, кое-что сдвигалось к спазмам света его внимания, хотел он эти штуки видеть или нет. Шаста забила гвоздь. Нафиг на кого — на что он теперь работает?
ВОСЕМНАДЦАТЬ
Когда Док подъезжал к Центру Л.А., смог густел, пока с глаз долой не стали пропадать концы кварталов. Все зажгли фары, и Док вспомнил, что где-то у него за спиной, на пляже — до сих пор ещё один классический денёк калифорнийского солнышка. Направляясь в гости к Адриану Пруссии, он решил много не курить, поэтому не сразу сообразил, отчего перед ним вдруг явился высоченный утёс тёмно-серого металла, величиной с Гибралтарскую скалу. Машины ползли дальше, больше никто, казалось, его не замечал. Док подумал про затонувший континент Сортилеж — вдруг вернулся, эдак вот всплыл в потерянном сердце Л.А., не поймёшь, кто б его заметил, если он и впрямь вернулся. В этом городе люди видят лишь то, что видеть договорились, верят тому, что показывают по ящику или печатают в утренних газетах, которые половина их читает на трассе по пути на работу, и всё это — лишь их мечта: поумнеть, мол, правда их освободит. Какой им толк от Лемурии? Особенно когда оказалось, что это место, из которого их изгнали так давно, что они про него и не помнят.
«Финансы АП» гнездились где-то между Южным Центром и остаточной рекой, на родине индейцев и зимогоров, а также разнообразных питухов «Полночного особого», в глубине траченого комплекта, похоже, опустелых улиц, среди кусков старой железной дороги, заложенной кирпичными стенами, чтобы глаза не мозолила, изгибавшейся прочь в зарослях. Перед домом и через дорогу от него Док приметил с полдюжины молодых людей — не бездельничали, не злоупотребляли веществами, а стояли наготове и в тонусе, будто ожидая, когда начнёт действовать постоянный приказ-инструкция. Словно они здесь для того, чтобы сделать что-то одно, произвести некое специальное действие, а всё остальное не важно, ибо об этом остальном позаботится господь бог, судьба, карма, другие.
Внутри женщина за передней стойкой оставила у Дока впечатление, будто с ней плохо обошлись при каком-то разводе. Слишком много макияжа, волосы уложены человеком, пытающимся бросить курить, мини-платье она понимала, как носить, не больше, чем звездулька — викторианский вечерний наряд. Ему захотелось спросить: «С вами всё в порядке?» — но вместо этого он спросил, можно ли увидеть Адриана Пруссию.
На стене в кабинете Адриана в раме висел снимок жениха и невесты, давным-давно сделанный где-то в Европе. На столе — недоеденный глазированный пончик и картонный контейнер кофе, а за ними — сам Адриан, безмолвный и смотрит. В фильтр окна у него за спиной сочился нагретый городской смогосвет — такое освещение не могло проистекать ни из какого прочного или чистого расклада утренней зари, оно более уместно для оговорённых целей или условий, слишком уж часто — после всего лишь символических переговоров. Трудно считывать кого-то, тем паче Адриана Пруссию, в таком свете. Док всё равно попытался.
