— Ты чокнутая.
— Вот именно. ИМЕННО! Выпьем за мудрость безумия!
Они поднимают бокалы. Маддалена откидывает голову назад и фыркает так, что пряди волос разлетаются в разные стороны.
В темно-коричневой подвальной комнате
Андреа в прохладном подвале с коричневыми стенами. Спальня переделана в кабинет, большой стеллаж отделяет компьютер от уголка с телевизором, перед которым располагаются диваны с колючей розовой обивкой, раньше стоявшие наверху.
Воспоминание: Лувиса в этой комнате. Весенний день, с крыши капает, и девочка Андреа хочет, чтобы Лувиса отправилась с ней на улицу — смотреть, как тает снег, загорать на ступеньках крыльца. Обычно они так и делают. Ставят на поднос кофе, морс и печенье «Балерина», усаживаются, повернувшись лицом к теплу. Андреа зовет и зовет, но ответа не следует. Зовет Лувису — пусть и не очень громко, но в доме ни звука. Лувиса услышала бы даже во сне: у нее очень чуткий сон. Андреа спускается по лестнице, с сомнением переступая по темно-зеленому паласу: темнота сгущается с каждым шагом. Но вот спустившись по лестнице, в самом низу Андреа слышит… Это Лувиса: похоже, она плачет.
Андреа стоит в большой коричневой комнате и смотрит на Лувису, которая лежит на животе и плачет. Андреа стоит в непромокаемых штанах; по дороге к озеру она видела мать-и-мачеху, а теперь она смотрит на Карла, лежащего на кровати спиной к Лувисе. Андреа знает, что не должна стоять там, но не может сдвинуться с места. Карл спрятал лицо в ладонях, и Андреа хочется ударить его, крикнуть ему, что Лувису надо утешить! Карл поворачивается к ней. Смотрит в лицо Андреа. У него тоже заплаканные глаза, губы пытаются произнести ее имя: «Андреа». Она стоит еще мгновение, не отводя взгляда, затем отворачивается и топает вверх по лестнице. К солнцу, к капели. Пинает гравий. Андреа долго стоит на месте и пинает гравий, затем идет за угол собирать мать-и-мачеху. Ставит цветы в чашку с водой, берет бумагу и ручку: складывать буквы непросто, она не помнит точно — «е» или «и», но ей очень хочется, чтобы вышло красиво. «Маме».
* * *
В прохладе подвала Андреа пишет длинные письма Юнатану. Описывает свою жизнь: что она делает, чего не делает, но хотела бы сделать. Вспоминает, как она переехала в Университетский городок, как бросалась к телефону, едва вернувшись домой откуда бы то ни было: «Привет, Лувиса, я проснулась, скоро буду печь блины с творогом и брусничным вареньем, мне немного грустно, я плачу, но скоро лягу спать, и все будет хорошо».
Ни слова о том, как она засовывает два пальца в рот, чтобы позавтракать еще раз. Ни слова о ночевках дома то у одного, то у другого парня. Рассказывать об удачно сданных экзаменах, о жестоких мальчиках, которые не перезванивают, обо всем интересном, что ее окружает — стоит лишь как следует оглядеться. Рассказывать об одиночестве, но ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО, а потом еще немного поплакать.
С Лувисой так легко плакать. Будто нажимаешь на play — такой у Лувисы голос: «Как ты, Андреа?» И печаль изливается водопадом, руки Лувисы ощупывают и очищают бездонное дно Андреа — ничего страшного, и трубка ложится на место, и слезы льются рекой, ведь кажется, что страшно. Может быть, снова позвонить Лувисе и рассказать, что она регулярно переедает? Андреа так и делает, и Лувиса внезапно становится ближе. Слезы вполне конкретны и вовсе не нелепы. Плач из-за ничего и из-за всего сразу. Плакать только потому, что тебе грустно, — этого недостаточно!
Андреа вспоминает руки Юнатана. Крупным планом. Пальцы, прикосновения которых делают ее взрослой, ласкают волосы, губы. Андреа щекотно, она смеется и отгоняет его руки. Она не помнит, каково лежать, чувствуя прикосновение пальцев Каспера. Видит их перед объективом, пытаясь снять его на пленку. Изображение получается темным, Андреа слышит усталый голос:
— Прекрати, Андреа.
Воспоминание: она сидит на лестнице и слушает скрипку Каспера. Медленно приближается к двери с непонятным ощущением внутри — возможно, это счастье, но тогда это слово было недопустимо. Произносить слово «счастье» было опасно, равно как и «радость», «желание». Вещи, опасные для хрупкого, болезненного организма. Лучше верить в то, что темнота удерживает его в равновесии.
Андреа помнит, что первое время с Каспером счастье все же невозможно было игнорировать. Поцелуи как в кино. Видеть себя со стороны, чтобы хватило смелости остаться. И все же неизбежно ощущать реальность происходящего. Рука Каспера на ее волосах. Рука Андреа у него на колене. Все было сложно, но не было ничего невозможного. Тогда. А что сейчас?
«Андреа, отношения невозможно окружить панцирем». Голос Эвы-Бритт в голове, в холоде коричневых стен. Как будто Андреа не может думать сама! Как будто она не знает, что такое любовь и что нужно делать, чтобы все было хорошо. Это еще не конец, еще не слишком поздно. Андреа видит, как Каспер убирает руку от объектива и изображение светлеет. Она слышит покашливание. Она слышит слова Эвы-Бритт: «Это похоже на ребенка, которого чрезмерно опекают. Что, по-твоему, выйдет из такого дитяти?»
Андреа — глупый ученик, который думает о своем, но пытается научиться, а в голове лишь мысль о том, как ей хочется, чтобы все ее любили.
«Из него выйдет что-то вроде меня», — отвечает она. Кажется себе болезнью. За окном пылает солнце. Андреа садится на пол и зовет Марлона, который тут же бросается к ней. Они сидят на зеленом паласе, там, куда не проникает голос Лувисы: слова о том, что Андреа забывает о трудностях. Но Андреа ничего не забывает! Она вспоминает! Она хочет вспом нить все, ибо только тогда она сможет понять, что произошло на самом деле, в чем был изъян, в чем ее изъян. Лишь вспомнив все, она сможет начать собирать новые воспоминания. Жить дальше, как говорится. «Забыть и жить дальше» — это ложь. Забытое будет подстерегать на каждом шагу, словно змеи или торчащие из земли корни. Валить с ног всякий раз, когда тебе будет казаться, что ты наконец-то встал на ноги.
Каспер в белой больничной палате.
Ирена, уткнувшаяся лицом в волосы Каспера перед расставанием, когда его скрипка рубинами сияет на солнце.
Андреа кричит ему, что он должен оставить Ирену, пока все не зашло слишком далеко. Каспер кричит в ответ, что он не в силах жить с ней, что он не в силах жить.
Шланги, пивные банки, лекарства, таблетки, рвота на дне унитаза.
Нет, она видит не только прекрасное. Но прекрасное пронизывает все воспоминания, окружая их золотой рамкой. Прекрасное — не обман, а любовь, которая и в самом деле была! И есть?
Об этом она не пишет Юнатану. Не пишет о Каспере, пусть он и обрамляет собой каждый день ее жизни. Она просыпается и засыпает с именем Каспера на губах, внутри. Судя по письмам, Андреа чаще думает о Юнатане. Андреа пишет, делая вид, что так и есть. Она пишет с улыбкой, потому что знает, что он обрадуется. Что он станет еще больше скучать по ней. Не скомкает ее, как Каспер, злобно нацарапав в ответ: «Я не хочу больше слушать тебя!» Юнатан хочет слушать, вот так-то! Андреа пишет, что хотела бы, чтобы он был рядом. Пишет, как хорошо знать, что он всегда есть у нее. Пририсовывает сердечко и пишет «обнимаю». Поднимается с пола, надевает солнечные очки и быстро идет кратчайшей дорогой к почтовому ящику. Пытается насвистывать, и у нее словно бы получается, но что-то все же не так. Она знает, но это не имеет значения. Андреа берет порцию снюса: пусть мир закружится.
