— Как ты выросла! — Тётенька расплакалась…
Мне стало казаться, что я совершила что-то плохое, и мне хотелось извиниться за маму, за то, что она долго не общалась с родителями и т. д. Но, естественно, я не могла вымолвить ни слова извинения. Я очень стеснялась и не знала, как лучше себя вести.
Дяденька ничего не говорил. Он протянул руку, собираясь взять мой рюкзак. Я сказала, что не нужно, я и сама справлюсь. Но дяденька всё-таки взял его и сказал:
— Пойдём. Наша машина стоит на подземной парковке в универмаге.
— Твоя школа, говоришь, в Курихира? Кто бы мог подумать, это ведь совсем рядом с нами! — причитала тётенька. Она не могла сдержаться, и из её глаз одна за другой лились слёзы…
Их дом, где выросла мама, находился в Мацубара. Это был небольшой двухэтажный домик. На пианино в гостиной стояли фотографии: мамы и меня, когда я была ещё младенцем. У меня в душе возникло странное ощущение. Специально для меня были куплены книги и чашка для риса
[45]
. Чашка была нежно-розовой с красивым узором из цветов сливы. Книги — пять томов из детской серии Мэри Нортон
[46]
.
— Если тебе что-нибудь понадобится, сразу скажи, хорошо? Так неожиданно вышло, что тебе придётся провести летние каникулы здесь, с нами. Ты тоже, наверное, растеряна…
Если верить тётеньке, я в детстве была как две капли воды похожа на маму. Она сказала, что завтра или послезавтра покажет мне альбом с фотографиями, и добавила, что мама должна в скором времени перезвонить.
В эту ночь я легла спать в маминой комнате. Мне казалось, что нашу с мамой уединённую жизнь поглощает эта другая, пока незнакомая, но правильная жизнь. Я попробовала представить себе, какой была мама, когда жила здесь, но у меня не получилось. Тогда я вспомнила, какая мама была сейчас, и постаралась уснуть. Я вспоминала мамины руки и её профиль, когда она играла на фортепиано, её прикосновения, когда она нежно обнимала меня сзади, её запах, её походку и тонкие ноги, когда она шагала, разбивая складки плиссированной юбки, её голос, когда она напевала мелодию Рода Стюарта под плеер…
В маминой комнате всё напоминало о маме. Это были, возможно, смутные, но очень нежные напоминания.
•
Трудно поверить, но парк Кита-но Мару был таким же, как много лет назад в тот день. Ничего не изменилось. И ворота, и пологий холм, и прохладный свежий аромат густой зелени. Казалось, даже девушки из офисов, отдыхающие во время обеденного перерыва на скамеечках смотровой площадки парка, ничуть не изменились.
В тот далёкий день, мы с Ним расстались именно здесь.
Он сказал: «Я обязательно вернусь!»
Был душный вечер. Его глаза, голос, движение рук были до боли искренними. Ничто не вызывало даже малейшего сомнения. Правда всегда длится лишь мгновение…
— Я обязательно вернусь. И обязательно разыщу тебя. Где бы ты ни была…
«Где бы я ни была…» Это были Его слова.
Вчера вечером я поговорила с Соко по телефону.
— Я познакомилась с Михоко! И с Кахо… Мне столько рассказали о тебе, какой ты была маленькой, о твоём детстве! — Рядом с ней были мои отец и мать, поэтому Соко старалась говорить весёлым голосом. Но когда я спросила: «Тебе комфортно там?», в ответ я услышала: «Ты всё ещё не можешь приехать?» Скорее всего, она очень стесняется и чувствует себя одиноко.
— Ещё совсем чуть-чуть, — ответила я. — Я уже нашла квартиру. Завтра я хочу сходить к Момои, поговорить с ним, а потом заеду за тобой, и мы вместе вернёмся в Дзуси. Надо собрать вещи, приготовить всё к переезду и сделать окончательный расчёт…
Соко, помолчав, спросила:
— Ты хочешь увидеться с Момои? Ты уверена, что всё будет в порядке?
— Всё будет в порядке, — пообещала я.
Однако, сегодня в полдень в парке Кита-но Мару я потеряла контроль над собой и теперь колеблюсь.
На двери квартиры, где мы жили с Момои, висела табличка с другой фамилией
[47]
. Я развернулась, прошла немного вперёд и оказалась перед домом, где жила мама Момои. Вот и табличка с его фамилией. Старый маленький дом в японском стиле.
— Кто там?
Голос в домофоне был незнакомый. Это был не Момои и не моя бывшая свекровь. Мне захотелось развернуться и убежать, и я с трудом нашла смелости ответить:
— Меня зовут Нодзима. Скажите, пожалуйста, здесь живёт Момои-сэнсэй?
Ещё немного, и я упаду в обморок… Сколько раз я входила в этот дом? Я помнила, что за оградой, во дворике росло мандариновое дерево и стоял водопроводный гидрант. На веранде было полно коробок. Дорожка от калитки до входной двери вымощена крупными плоскими камнями. Возле входной двери стояла узкая высокая подставка под зонтики.
— Одну минуточку, я открою, — сказал голос.
Совершенно независимо от моего желания память воскресла. Ноги перестали слушаться. Перед глазами пронеслись обрывки нашей с Момои семейной жизни, очень странной, но не несчастной.
Послышался звук шагов — приближался кто-то в шлёпанцах. Двери калитки открылись — передо мной стоял Момои.
— Вот не ожидал!
Он полысел, но выглядел худощавым и подтянутым.
— Извините, что долго не давала о себе знать. — Я вежливо поклонилась.
— Какая неожиданность! — снова повторил он.
Я прошла в гостиную, обставленную по-европейски, и меня угостили кофе, приготовленным по вкусу Момои: крепким и чуть кисловатым. Кофе подала женщина лет 35–40, которую Момои коротко представил: «Это — моя жена». Из его рассказа я узнала, что мама его умерла десять лет назад, и я поставила в её честь поминальное благовоние у домашнего буддийского алтаря.
— А как сложилась твоя жизнь? Как твой ребёнок?
Момои сказал «твой ребёнок»… Я не знаю, то ли потому что здесь присутствовала его новая жена, то ли просто забыл имя Соко.
В комнате было открыто окно, ветра совсем не было, но внутри было удивительно прохладно.
— Однако я совсем не ожидал тебя увидеть!.. Наша гостья ещё со студенческих времён была способна на экстравагантные поступки, — сказал Момои своей жене. — Как ты знаешь, одно время мы были женаты, но однажды она неожиданно исчезла…
Какого труда мне стоило улыбнуться. Целых шестнадцать лет… Это, оказывается, такой долгий срок!
В душе я попросила у Момои прощения. Думала, что встретившись с ним, поняв, что он простил меня, я смогу переехать в Токио.
