И все же к нему, как правило, относились с уважением. Причиной этому было не сохраняющееся почтение к «британскому раджу» (что спорно), а скорее уважение к собственной истории. Как-никак он прожил в Пакистане дольше, чем большинство из тех, кого можно в любой день встретить на Хайберском базаре. «Сколько же лет, на самом деле?» — вдруг задумался он. Даже если выкинуть отпуска, командировки в соседние с Пакистаном страны… Получается лет сорок с лишком. Более чем достаточно для того, чтобы бывшие (и даже кое-кто из нынешних) соотечественников признали его «отуземившимся». Не сказать, чтобы это его беспокоило. Невзирая на все недостатки, промахи и нечистоплотные делишки этой страны, свидетелем которых он был, для него не существовало иного места, кроме Пакистана. И в тайных глубинах своей души он гордился тем, что местные считают его настолько хорошо ассимилировавшимся здесь, что он стал «больше пакистанцем, чем британцем».
В нежном и наивном двадцатидвухлетнем возрасте Эмблинг оказался в числе первых послевоенных новобранцев МИ-6,
[12]
завербованных в Оксфорде, чему был обязан отцу своего однокашника. Эмблинг поначалу считал его каким-то рядовым бюрократом из Министерства обороны, а на деле он был вербовщиком МИ-6. Между прочим, одним из тех немногих, кто предупреждал свое руководство о том, что ставший впоследствии знаменитым предатель Ким Филби — далеко не блестящее приобретение, что он рано или поздно либо напортачит так, что это будет стоить жизни многим и многим, либо попадется на удочку другой стороне. Так и случилось, Филби много лет был «кротом» советской разведки и сбежал на самой грани разоблачения.
Благополучно пережив тяготы обучения в подготовительном лагере МИ-6 Форт-Монктон на Гэмпширском побережье, Эмблинг получил назначение в Северо-западную пограничную провинцию Пакистана, или СЗПП (Пахтунхва, или Сархад — в зависимости от того, с кем ты говоришь), примыкавшую к Афганистану, где в то время усиленно работал русский КГБ. Почти шесть лет Эмблинг прожил в приграничных горах, участвуя в набегах, которые устраивали пуштунские вожди, правившие в фактически ничейной зоне между Пакистаном и Афганистаном. Когда Советы запускали своих агентов в Пакистан, у тех не было иного пути, кроме как через горы и земли пуштунов.
Почти все время, за исключением редких поездок в Соединенное королевство, Эмблинг проработал в государствах Центральной Азии, названия которых оканчиваются на «стан» — Туркестане, Казахстане, Туркменистане, Узбекистане, Киргизстане и Таджикистане, которые в разное время и в разной степени побывали под управлением или, по крайней мере, под влиянием Советского Союза.
[13]
В то время, как американское ЦРУ и соотечественники Эмблинга из МИ-6, носившей официальное название «Секретная разведывательная служба» (Эмблинг никогда не употреблял его), сражались на фронтах «холодной войны», на затянутых городским смогом улицах Берлина, Будапешта и Праги, Эмблинг бродил по горам в обществе пуштунов, питался пловом и пил терпкий черный чай. В 1977 году Эмблинг даже женился, не поставив в известность свое начальство, на младшей дочери мелкого вождя одного из пуштунских племен, но всего через два года она погибла во время бомбежки, устроенной советскими самолетами во время вторжения в Афганистан. Ее тело так и не нашли. Он часто думал, что это могло оказаться основной причиной того, что он остался в Пакистане после выхода в отставку. Что, если какая-то печальная потаенная часть его души все еще думает отыскать Фаришту, надеется, что она еще жива — неизвестно где? Как-никак ее имя, в переводе на английский, означало «ангел».
«Несбыточные мечты», — думал сейчас Эмблинг.
Несбыточные мечты, наподобие желания увидеть Пакистан мирным и процветающим.
За семь тысяч миль от него, неподалеку от мэрилендского городка Силвер-Спринг, Мэри Пэт Фоли предавалась сходным по настроению размышлениям, сидя за точно таким же напитком — чашкой очень горячей и подсоленной смеси из равных частей кофе с кофеином и без кофеина, которую она позволяла себе по вечерам. Но посвящены были эти размышления иному предмету. Она думала об Эмире и двух вопросах, которые занимали американскую разведку на протяжении чуть ли не всего последнего десятилетия: где он прячется и как поймать сукина сына. Все это время Белый дом публично называл его врагом общества № 1 (хотя иногда и на непродолжительный срок возникали другие претенденты на эту позицию). Мэри Пэт не была согласна с такой оценкой. Конечно, этого типа нужно поймать или, что было бы еще лучше, упокоить навсегда и развеять прах по ветру, но убийство Эмира не решило бы тех проблем, которые Америка испытывает из-за терроризма. Бывали даже споры о том, много ли оперативной разведке было известно об Эмире (и вообще, было ли известно хоть что-нибудь). Мэри Пэт и ее муж Эд, к настоящему времени вышедший в отставку, склонялись к варианту: «никто о нем ни черта не знает». Эмир отлично знал, что его усиленно разыскивают. Хотя он и был первостатейным мерзавцем, с головы до ног залитым кровью своих бесчисленных жертв, у него, конечно же, должно было хватить ума, чтобы не дать загнать себя, словно в клетку, в пресловутое «ознакомить в части касающейся». Особенно учитывая, сколько террористов за последние годы сломали шеи, споткнувшись о столь привлекательную внешне разобщенность. Будь Эмир признанным главой государства, он, сидя в каком-нибудь дворце, вероятно, устраивал бы регулярные брифинги, но он таковым не являлся — по крайней мере, никто не думал, что он может занимать такое положение. ЦРУ могло с уверенностью сказать лишь одно: что он зарылся (возможно, в буквальном смысле этого слова) в землю где-нибудь в малообитаемых пакистанских горах близ границы с Афганистаном. Но в таком случае его следовало считать той самой пресловутой иголкой, спрятанной в стогу сена. Разве не так? Хотя кто знает? Когда-нибудь кому-нибудь повезет, и его отыщут, в этом у нее не было никаких сомнений.
Вопрос состоял в другом: удастся взять его живым или нет? Вообще-то, ее устроил бы любой вариант. Однако в возможности постоять нос к носу с мерзавцем и посмотреть ему в глаза было что-то привлекательное.
— Эй, дорогая, я дома, — весело окликнул ее Эд Фоли, спускаясь по лестнице, и появился в кухне, одетый в футболку и тренировочные брюки.
После выхода в отставку передвижения Эда ограничивались по большей части переходами длиной в тридцать футов и полдюжины ступенек в его кабинет, где он работал над документальной историей разведки США, начиная с войны за независимость и заканчивая Афганистаном. В настоящее время он писал главу — отличную, как считала Мэри Пэт, — о Джоне Хонимане, ирландце по происхождению, ткаче и, пожалуй, одной из наиболее загадочных персон среди разведчиков своего времени. Получив от самого Джорджа Вашингтона задание проникнуть в ряды знаменитых гессенских наемников армии Уильяма Хоу, расположившихся близ Трентона, Хониман под видом торговца скотом проник в их лагерь, изучил позиции гессенцев и благополучно вернулся, в результате чего Вашингтон получил неоценимое преимущество и в итоге выиграл кампанию 1776 года. С точки зрения Эда, это была изумительная глава — кусочек практически неизвестной истории. Писать о Диком Билле Доноване, операции в заливе Свиней и «железном занавесе» было нужно и интересно, но эти сюжеты допускали только те повороты и домыслы, которые уже вошли в привычный круг толкований, принятых в документальной «шпионской» литературе.
