«Скорая» приехала и забрала труп.
Мрачные люди в синих форменных куртках с желтыми наклейками
разложили брезентовые носилки, кое-как перевалили на них Сиротина – одна рука
свесилась, и какая-то женщина подоткнула мертвую руку под тело, чтоб не
болталась.
Люди в синих куртках не сразу сообразили, как именно
повернуть носилки, чтобы можно было засунуть их в распахнутую заднюю дверь, и
ворчали друг на друга. Они топтались на месте, месили грязными ботинками снег,
которого за день выпало очень много, так и сяк перехватывали носилки с
Сиротиным и ворчали друг на друга.
Потом «Скорая» уехала, и милицейская «Газель» с надписью
«Дежурная часть» на боку уехала тоже.
– Окна бы надо зашурупливать, – напоследок сказал Волкову
толстый розовый парень из милицейских. – Намертво. А то так и будут
бросаться!.. Народ нынче нервный.
Волков посмотрел на него.
– Шурупами прикручивать, – пояснил парень погромче, как
будто Волков был глуховат. – Намертво, чтоб не открыть! Особенно на верхних
этажах. А то, говорю, так и будут сигать из них. А вам одни неприятности.
Это немыслимое слово – «зашурупливать» – намертво засело в
волковской голове, и, поднимаясь в лифте на свой этаж, он на все лады его
повторял.
Зашурупить – и дело с концом.
Зашурупил – и молодцом!..
Зашурупишь – и по башке не получишь!..
Оставшиеся на работе немногочисленные сотрудники курили на
лестнице, когда Волков вышел из лифта.
Они курили, и вид у них у всех был одинаковый,
перепуганно-любопытно-опечаленный.
– Чего его понесло на подоконник?.. Восьмой этаж!..
– И еще снег пошел! Конечно, у него рука-то и поехала!
– Зачем он вообще наружу высунулся?! Да еще так далеко?!
– Он на машину свою смотрел! У него сигнализация орала.
– Откуда ты знаешь?!
– Да слышно же! У него сигнализация, как сирена милицейская
орет! Он еще ей так гордился, когда поставил! И еще секретки какие-то, на руль
и под сиденье засунул, чтоб уж с гарантией!
– Эта сигнализация долбаная его и сгубила!
Тут они заметили Волкова и замолчали, как пионеры после
отбоя при внезапном появлении в палате вожатого.
– Ну, что там, Павел Николаевич?
Волков пожал плечами.
– Да ничего. Увезли.
– Вот... угораздило мужика под самый Новый год. Господи
прости...
– Ребят, надо бы жене позвонить...
И опять все замолчали. Видимо, предполагалось, что жене
Сиротина будет звонить Волков.
– А вы его... первый нашли, да, Павел Николаевич?
Это Денис Усков спросил, и все уставились на Волкова.
Волков опять пожал плечами.
Никого он не находил. Он зашел в кабинет Сиротина, наверное,
через несколько секунд после того, как тот... вывалился из окна. Он зашел с
каким-то делом – сейчас даже не вспомнить, с каким, – и так и застыл посреди
холодной захламленной комнаты, где вечно тягостно воняло застарелым табачным
дымом и было так неуютно, как будто хозяин специально старался довести
окружающее пространство до состояния хаоса, в котором нормальный человек
существовать не может.
Волков удивился, что окно распахнуто так не по-зимнему
широко, и сквозняк гуляет по комнате, шевелит бумаги на столе, а за столом
никого нет!..
И он еще пооглядывался, надеясь обнаружить Сиротина за
шкафом или за шторой. А потом подошел к окну и зачем-то выглянул наружу.
Снег летел, и на тротуаре в желтом круге света лежало что-то
темное, скрюченное и странно маленькое, незначительное. Волкову и в голову не
пришло, что это... Сиротин.
И тут внизу пронзительно и страшно закричала какая-то
женщина, и крик ее как будто ударил Волкова в висок. Он сразу понял, что вопль
имеет отношение к тому темному, что лежит внизу, в желтом круге света, и к
нему, Волкову, тоже имеет отношение.
Случилось непоправимое, страшное, вот что означал этот
вопль.
Случилось прямо тут, рядом с тобой.
И изменить ничего нельзя.
Волков смотрел из окна, женщина все кричала, и на тротуаре
стала собираться толпа, и в виске стучало все сильней и сильней, и тут он
понял, что должен идти вниз.
Беда случилась, и он, Волков, должен ее... принять.
И он пошел «принимать» беду.
На затертом ковре – когда делали ремонт, Сиротин не дал его
выбросить, нес какую-то чепуху, что ковер, мол, с ним прошел все прежние работы
и он его с собой заберет, когда на пенсию выйдет, – таяла бляшка нечистого
снега. От нее свет настольной лампы отражался.
Такие бляшки обычно приносят на подошвах ботинок.
Ну, да все правильно. Снег пошел, теперь все будут таскать
его на подошвах до самой весны.
Волков посмотрел тогда на подтаявший снеговой отпечаток и
сквозь ломающую кости боль в виске подумал, что к Сиротину, должно быть, кто-то
заходил. Должно быть, минуту назад, вот и снег еще не растаял! Кто-то заходил и
разговаривал с ним, и Сиротин все еще был Сиротиным, а вовсе не тем неподвижным
телом, вокруг которого на тротуаре собиралась толпа и над которым голосила
невидимая сверху женщина.
А потом оказалось – нет, никто не заходил.
Волков это очень отчетливо запомнил.
Тот самый, розовощекий, молодой и полнокровный из милиции
опрашивал сотрудников, и в результате опроса выяснилось, что к Сиротину в этот
вечер никто не заходил.
Выяснилось, что он сидел, работал, хотя время уже позднее
было, а потом сигнализация у его машины заорала, и он полез на подоконник, чтоб
посмотреть, что там с ней происходит, и в случае чего прямо с восьмого этажа
шугануть гопников, которые вполне могли возле нее отираться.
Сиротин очень любил свою машину. Он купил ее по осени и
надоел всем невыносимо рассказами о ее необыкновенных ходовых качествах,
кнопочках, которые открывают окна, и кнопочках, которые включают печку или,
наоборот, кондиционер, что ли!.. Он все рассказывал, как ездил «с супругой» в
салон, и она говорила, что надо ту купить, а он, Сиротин, утверждал, что эту, и
выбрали именно эту, и он, Сиротин, очень своим выбором доволен.
Никогда раньше у него не было иностранной машины, а теперь
вот появилась.
Она появилась, и Сиротин из-за нее взял и вывалился в окно.
