– Это не для меня, Мари.
– Поездки с чтениями? Но без них нельзя.
– Да нет, вообще писательство.
Она хрипло рассмеялась – как же он стосковался по этому смеху! Потом взяла его руку, поднесла к губам и поцеловала. Тем самым вопрос для нее, похоже, был исчерпан.
– Серьезно, эта профессия не для меня.
Навстречу, тоже держась за руки, шла парочка. Давид хотел было выпустить руку Мари и отступить ей за спину, ведь на дорожке могли разминуться только трое. Но Мари крепко стиснула его ладонь.
– Почему всегда мы? Пускай они уступят нам дорогу.
Однако встречная парочка, увлеченная разговором, не делала поползновений посторониться. И Давид не выдержал. Когда они почти поравнялись, он отступил назад, парочка прошла мимо, не обратив на них ни малейшего внимания.
Снова взяв Мари за руку, Давид сказал:
– Вот в этом и заключается разница между писателем и официантом. Писатель нипочем бы не посторонился.
Мари снизу вверх посмотрела на него и с улыбкой покачала головой.
– Писателя узнают по тому, как он пишет. А не по тому, как он ходит.
Около десяти утра, когда они проснулись, светило солнце. Но сейчас небо затянули облака, кажется, собирался дождь. На берегу расположилось на пикник какое-то семейство, делая вид, что погода их ничуть не тревожит. Мамаша раскладывала на тигровом пледе содержимое сумки-холодильника, папаша раздувал жаровню с древесным углем, младенец в коляске насасывал пальчик на ноге, а мальчуган постарше бросал в реку камешки.
– Писатель – совсем не такая профессия, как чертежник или электрик. Там идешь на краткосрочные курсы и, если не понравится, переключаешься на что-нибудь другое. А писатель – это человек, который просто не может не писать.
Хорошая зацепка, подумал Давид. И сказал:
– Я знаю.
Мари остановилась, обняла его за шею, посмотрела прямо в глаза.
– Прости. Ты-то, конечно, знаешь. Кому я это говорю.
Они целовались, пока трезвон велосипедного звонка не вынудил их разомкнуть объятия и отступить на обочину. Парочка на новеньких великах, в одинаковых гоночных костюмах проехала мимо.
– Тут ездить запрещено! – крикнула Мари им вдогонку.
Давид обнял ее за плечи, и они пошли дальше. Двое мужчин, побагровев от натуги и со всей силы отталкиваясь веслами, гнали вдоль берега каноэ. Третий, толстяк с секундомером, стоя на откосе, покрикивал: «Раз-два! Раз-два!»
– Ты не должен падать духом, с дебютами всегда так бывает. Их нужно заметить. «Лилу» пока что не заметили. Но я уверена, это лишь вопрос времени.
Надеюсь, она ошибается, подумал Давид. Впереди шла престарелая чета, еще медленнее их. Женщина держала своего спутника под руку, и оба вели неспешный разговор, с долгими паузами.
– Интересно, давно ли они вместе? – спросила Мари.
– Наверняка лет тридцать – сорок.
– И до сих пор разговаривают друг с другом.
– Мы тоже будем разговаривать, – сказал Давид.
Мари обхватила его за талию, притянула к себе.
По маленькой дамбе они перешли на другой берег. «Купаться запрещено! Опасно для жизни!» – предупреждала красная надпись на белой табличке. Облокотясь на парапет, оба минуту-другую смотрели на буроватую пену у выхода из шлюза. Что-то голубое – не то куртка, не то пуловер – вынырнуло из водоворота, мгновение плясало на поверхности и опять ушло в глубину.
– Пойдем отсюда, – попросила Мари.
На том берегу они зашагали вверх по течению, в сторону города. Миновали несколько мелких садовых участков и дощатое здание гребного клуба, в котором, наверно, состояли давешние каноисты. За длинным деревянным столом сидели по-летнему легко одетые люди, тоже члены клуба. Какой-то дядька цедил пиво из небольшого алюминиевого бочонка. Пахло жареными сардельками.
– Сейчас хлынет! – крикнул кто-то, и в ту же секунду на пыльный асфальт прибрежной дорожки упали первые тяжелые капли. Давид и Мари припустили бегом.
Сначала Давид хотел бежать в умеренном, ровном темпе. Но Мари летела стрелой. Бежала не как девчонка, а длинным, широким шагом. Давид догнал ее уже у входа в летний ресторанчик. Они едва успели занять столик под крышей, как туда же устремился народ из сада, спасая от дождя самих себя, бокалы, бутылки и тарелки.
– Не знал, что ты так здорово бегаешь, – тяжело дыша, выдавил Давид.
– Ты еще многого не знаешь. – Мари тоже запыхалась. Мокрые волосы облепили голову, щеки разрумянились от напряжения. До чего же красивая! – подумал Давид и взял ее за руку.
– Но хочу узнать все.
– Все?
– Все.
– Это долгая песня.
– Тем лучше.
Мари улыбнулась.
– Я тоже хочу узнать все.
– Опять же долгая песня.
– Тогда давай начнем прямо сейчас. Без секретов?
– Без.
Оба замолчали.
Давид раздумывал, с чего бы начать, а к столику между тем подошел официант – принять заказ.
Мари выбрала гоголь-моголь.
Давид тоже.
Когда официант удалился, Мари сказала:
– В честь Лилы и Петера. Без них мы бы тут не сидели.
Этой фразы было достаточно, чтобы Давид отступился от своего намерения.
Вот так Давид с Мари провели тот день, когда вышла рецензия в «Републик ам зонтаг».
22
С пяти до полшестого Джекки мог единолично хозяйничать в умывальной. И, пока остальные не начали кашлять, он на цыпочках выскользнул из комнаты.
Если б кто спросил, какие ассоциации вызывает у него словосочетание «мужской приют», он бы сказал – «кашель». Засыпаешь под кашель соседей по комнате, просыпаешься от их кашля и завтракаешь под него же.
Джекки радовался всякий раз, когда просыпался раньше других. И не только из-за кашля. Тогда он мог выбрать самую чистую из туалетных кабинок, разделенных низкими, не выше колена, перегородками, и спокойно справить нужду, не раздражаясь на посторонние шумы и запахи. Мог побриться и почистить зубы, не испытывая необходимости отводить взгляд от мокроты соседа по умывальнику. А главное, мог принять горячий душ. Ведь мужской приют «Санкт-Иозеф» был построен, когда обитатели мужских приютов принимали душ редко и столитрового бойлера было вполне достаточно.
Джекки принимал душ ежедневно. Жить в приюте и без того паршиво, не хватало только еще и выглядеть по-приютски. Он регулярно пользовался и услугой приюта по стирке белья. И поддерживал добрые отношения с мадам Ковачич, которая давала ему утюг.
Гладить рубашки Джекки умел. Всю жизнь носил отутюженные рубашки, хотя и не всегда имел деньги на прачечную. Или на слугу-боя, как в добрые времена в Нигерии, Кении или Родезии.
