Пожалуй, он единственный из всех восполнил сей пробел. Остальные же упорно обходили апдайковскую тему стороной.
Тем вечером Давид так и ушел из «Горной тиши» на работу, не призвав Ральфа к ответу.
Да и сумел ли бы он в самом деле поговорить с Ральфом начистоту, представься ему такая возможность, – это уже отдельный разговор.
Незадолго до полуночи в «Эскину» вошла девушка, которую ему захотелось увидеть снова.
Давид как раз шел с подносом тапас
[5]
к одному из диванчиков у входа, когда девушка появилась из короткого коридора, который вел от входной двери в зал. Она расстегивала пальто и оглядывалась по сторонам.
Стояла она совсем близко, метрах в двух от него. И первое, что бросилось ему в глаза, были ее волосы. Луч точечной лампы, освещавшей нишу с безделушками шестидесятых годов, скользнул по ее коротко подстриженному затылку, и пушок на шее вспыхнул золотом.
Девушка повернула голову. Лицо узенькое, бледнее, чем у большинства посетителей, которые об эту пору входили с холодной улицы в «Эскину». Глаза голубые, а может, серые или зеленые, при таком освещении сказать трудно. Маленький рот чуть приоткрыт, будто она хочет о чем-то спросить. Между бровями того же густого пшеничного цвета, что и волосы, залегла крошечная вертикальная складка. Наверно, от досады, что в этом баре, похоже, местечка для нее не найдется.
Она уже принялась снова застегивать пальто, когда Давид спросил:
– Ищешь место?
– А что, найдется?
– Если ты не против посидеть с другими.
– Смотря с кем.
– Нормальный народ.
Давид провел ее в уголок, где расположилась компания Ральфа. Обычно там было свободное кресло, запасное, на него складывали пальто. Оно, конечно, считалось табу, но Давид не видел другого способа не дать девушке уйти и одновременно держать ее в сфере своего влияния.
Он перехватил несколько недоуменных взглядов, когда со словами «тут вряд ли еще кто придет» снял пальто со стула и переложил на подлокотник дивана. Но никто не запротестовал – для этого гостья была слишком хорошенькой.
В тот вечер Давид, пожалуй, уделял кой-кому из посетителей маловато внимания. Зато чаще обычного опорожнял пепельницы Ральфовой компании. И, принимая у кого-нибудь из них заказ, не спрашивал, есть ли другие пожелания. Предпочитал подойти лишний раз и принять новый заказ.
Звали девушку Мари, имя он услышал, когда принес ей первый бокал кавы. Не Мария, не Мэри, а Мари. Красивое имя. Простое и красивое. Как и все в ней.
С женщинами, которые ему нравились, Давид терялся. Потому что смотрел на себя их глазами. Руки и ноги у него сразу становились слишком большими, как у щенка. Уши оттопыривались, волосы над лбом отступали назад. Он чувствовал свои усы, и баки, и бабочку, и бородку, пятидневную щетину, последний вариант многочисленных изменчивых бородок. А когда говорил, губы словно распухали.
Если женщина ему не нравилась, такого не бывало. Поэтому любовная его жизнь состояла из длинной череды коротких интрижек с женщинами, которые совершенно ему не нравились. И нескольких нереализованных романов с теми, кого он боготворил.
Мари как будто бы принадлежала к третьей категории. С которой он столкнулся впервые.
Судя по всему, ей было хорошо в этой компании, с которой он ее познакомил. Она совершенно раскованно сидела между Сильви и Бобом и вместе с остальными смеялась над Ральфом Грандом, а тот, как всегда, отчаянно пушил хвост перед новой публикой.
Раза два-три Давид присел на подлокотник дивана и попытался участвовать в разговоре. Но каждый раз мог только посмеяться над какой-то шуткой, которой целиком не слыхал.
Около часа Ральф подозвал его:
– Счет!
Час – это для Ральфа рановато. Обычно он сидел до трех, до закрытия «Эскины».
– Вы потом будете в «Волюме»? – спросил Давид.
«Волюм» – расположенный поблизости клуб, где они устраивались, когда не хотели расходиться.
Ральф посмотрел на Мари, будто решение зависело от нее.
– В «Волюме»? Давненько я там не бывала.
Давид получил по счету, как всегда с каждого отдельно.
Рассчитываясь, Мари сказала:
– Доброй ночи, и спасибо за превосходное место.
На тарелочке для сдачи она оставила восемь франков.
Давид смущенно забрал чаевые.
– Может, еще увидимся в «Волюме».
– Может быть.
Убирая со стола, он видел, как Мари вместе со всей компанией исчезла в коридоре.
В беготне между стойкой бара и столиками, с полным подносом, в сутолоке все более нетерпеливых посетителей, злившихся, что он запаздывает с заказами, последние два часа в «Эскине», как правило, пролетали быстро. Но сегодня минуты тянулись бесконечно. Давид думал только о ней. О Мари, которая была сейчас в «Волюме» и наверняка танцевала с Ральфом. Он видел, как Ральф помогал ей надеть пальто. С иронической миной, пародируя мужчину, помогающего женщине в двадцать первом веке надеть пальто, – но все-таки. А она восприняла это совершенно естественно, будто привыкла к таким знакам внимания.
Он небось и танцует с ней так же. Иронически. Каждое движение – словно намек. На дамского угодника, на жиголо, на танцора-профи, на рок-гитариста, на короля танго. Настырного короля танго. Давид не раз наблюдал Ральфа в этой роли. И представлять себе его танцующим с Мари было особенно неприятно.
– Что случилось, Давид? – В голосе Тобиаса, владельца «Эскины», человека, в общем-то, добродушного, звучало легкое раздражение.
Давид прекрасно понимал, о чем он. Давид потерял контроль над своим сектором. Неубранные столы, одни посетители толпятся у стойки, сами заказывают бармену напитки, другие же сердито требуют счет.
Ответ слетел с языка совершенно спонтанно:
– Мне очень жаль, но я весь вечер плохо себя чувствую.
– Черт, и Сандра, как нарочно, заболела.
– Потому я и не стал отпрашиваться.
– А теперь что, уйдешь?
– До трех мне не выдержать, это уж точно.
– Тогда катись домой, но чтоб завтра был в полном порядке.
– А этим кто займется?
– Чего уж там. – Тобиас забрал у него поднос. – Который столик?
– Двенадцатый, – сказал Давид уже на ходу.
Возле «Волюма» образовалась небольшая толпа. Охранники пропускали только members
[6]
и beautiful people.
[7]
Давид не был ни тем, ни другим, зато знал одного из охранников.
