Под утро ей опять приснился тот же самый сон.
Этот сон мучил ее, и, ложась спать, она заранее боялась и
ждала его. Он повторялся, но в разных вариациях, и в них была некая иезуитская
изощренность – в том, что вроде бы все то же самое, но всегда с какими-то
новыми деталями.
Она боялась этих деталей и в то же время упивалась ими, как
будто в них было предчувствие судьбы, и она страшилась и хотела заглянуть за
занавес – вдруг там показывают то, что еще только когда-нибудь будет?..
И как пережить, если это будет на самом деле?
Сны были фотографические, четкие.
Впрочем, она и видела фотографии. Множество фотографий. Все
они – яркие, радостные, чудесные. На них – счастливая семья, «семейная
хроника».
Она сама, и дети, и Стас, и что-то такое веселое, пикник
или, может, день рождения. Новогодняя елка с горой подарков под ней.
Стас в маске волка, смешной такой и совсем не страшный,
милый, домашний, прирученный волк. И она в маске, только не знает в какой,
посмотреться бы в зеркало, но его, как назло, нет! И она все ищет глазами
зеркало, чтобы взглянуть, понять, кто же она, – и не находит.
А потом весна, зеленеющие деревья, речка под горой, дети в
ярких куртках бегут по берегу. Бабка в платочке на крохотной железнодорожной
станции, «весенняя» толпа пассажиров с корзинами и саженцами, обмотанными тряпками
и пакетами.
Откуда взялась эта бабка? Может, она видела ее давным-давно,
когда со Стасом на дачу ездили?..
Потом она смотрит детские рисунки, это уже дома или в
большой светлой студии. Там почти нет мебели, зато много окон и широкого
простора. Рисунки радостные, спокойные и совершенно разные – цветы, непонятные
звери, кляксы. А вот на рисунках осень, желтые листья, синее небо.
Даже во сне она знает, что сейчас все закончится. Она знает
и тянет и тянет время, боясь повернуться, потому что за спиной всегда
оказывается одно и то же.
Огромное пустое помещение, и она в нем одна. Больше ничего и
никого нет, только огромное пыльное зеркало на стене. Ее тянет к нему как
магнитом, она не хочет идти, но все-таки идет, какая-то сила словно тащит ее.
Она не хочет смотреть, но как преступник, которого тянет увидеть жертву,
все-таки поднимает голову и вглядывается в мутное изображение.
И как только она начинает различать свое лицо, зеркало вдруг
трескается, и осколки с грохотом сыплются на пол, ей под ноги!..
Всхлипнув, Ольга резко села в постели.
В голове как будто остались осколки стекла, было остро,
колко и страшно, и слезы, которые она вытирала кулаками, тоже казались ей
стеклянными.
Да нет. Самые обыкновенные слезы. Она постепенно приходила в
себя, и дыхание успокаивалось. И проклятые осколки перестали колоть.
Утро, кажется, раннее. Будильник еще не звонил, точно. И,
похоже, она разбудила Стаса. А ему бы надо поспать!..
Он заворочался рядом, и она тихонько пошептала ему на ушко,
как маленькому:
– Чш-ш…
– Оль, ты чего?.. Утро, что ли?
– Ты спи пока.
Ей хотелось его поцеловать, такого сонного и такого родного,
и она поцеловала, коснувшись губами, легко-легко.
– Сколько там?
– Только полвосьмого.
Стас зевнул и потянулся.
– И чего тебе не спится?..
– Да опять приснилась ерунда какая-то…
Ему не хотелось вникать в «ерунду», которая ей приснилась.
Ему хотелось еще поспать, ну хоть десять минут – он вообще был соня, рано
вставать не любил и не мог, и для него всегда важны были эти утренние десять
минут.
И Ольга об этом знала. Недаром они прожили вместе столько
лет.
Он еще повозился под одеялом и сказал с добродушным
неудовольствием, уже почти проваливаясь в сладкое марево:
– Сама не спишь и мне не даешь…
Ольга потрясла головой, прогоняя остатки дурацкого сна, и
озабоченно посмотрела на будильник. Хочешь не хочешь, а надо вставать, валяться
больше нельзя!
Сейчас навалится день, разгонится и покатится – день как
день, ничего особенного, вчера был такой же, и завтра, бог даст, будет не хуже.
Маленькой в книжке про Ходжу Насреддина Ольга читала, что в
размеренной, привычной и уютной жизни каждый день бесконечно долог, но,
складываясь в годы, месяцы и недели, время мчится с непостижимой быстротой –
оглянешься назад, и захватывает дух!.. Казалось бы, всего ничего, а целая
вечность уже прошла.
Казалось бы – поженились только вчера, свадьбу сыграли!..
Вот именно «сыграли», а не «отпраздновали» и не «отметили»!
Все было «по правилам», так, как надо, как «полагается».
Поначалу Ольга пыталась протестовать против аккордеона, тети
Клавы и дяди Петра, а также против каравая на рушнике, дальних родственников из
деревни, которых жених с невестой в глаза никогда не видали, против трех
бутылей мутного самогона, которыми очень гордился будущий свекор, утверждая,
что содержимое бутылей гораздо лучше магазинной водки.
– Да ты глянь, глянь, – говорил он Ольге и толкал ее в бок
заговорщицки. – Чист, как слеза младенца! Никакой сивухи! Хоть генералов
угощай!..
Будущий свекор всю жизнь прослужил водителем у разнообразных
«больших начальников» и в генералах, по всей видимости, разбирался хорошо.
Ольге наплевать было на генералов, на свекра с его
самогонным энтузиазмом, на свекровь, которая поджимала губы и говорила
соседкам, что еще неизвестно, что выйдет из снохи. Странная какая-то,
восторженная, рисованию училась, хотя чего ему учиться, рисованию этому, только
деньги переводить!.. Самое главное, самое важное – у нее, Ольги, есть Стас и ее
необыкновенная, огромная любовь к нему, какой, конечно же, ни у кого никогда не
было и не будет!
Стас, высоченный, широкоплечий, сильный, хватал ее под
коленки, сажал на плечо и носил – просто так, от радости жизни, от того, что
она казалась ему маленькой и легкой, как пушинка!.. А она держалась за его шею,
болтала ногами и замирала – от высоты, от счастья, от любви, от предчувствия
еще бóльших, необыкновенных радостей.
Потом они целовались за смородиной на свекровиных «шести
сотках», куда Ольга приезжала на «смотрины». Все соседи должны были оценить
невесту. Стас считался завидным женихом – работящий, непьющий, предприимчивый,
да и семья на ногах стоит крепко, деньжонки водятся, дачка достраивается,
машина «Волга», ухоженная, чистенькая, не развалюха какая-нибудь, как у некоторых!..
