«Когда придет время исполнения высшей меры, — пообещала она себе, — я с радостью приму девять граммов свинца». Приближалась развязка.
47
— А вот вам награда, — сказал Кобулов, здороваясь с Сашенькой в кабинете следователя. Чекист наблюдал, как красавица арестованная уловила сначала легкий, потом все более насыщенный, чуть кисловатый аромат обжаренных кофейных зерен.
— Вы должны признаться в своей преступной изменнической деятельности, — заявил Могильчук, наливая ей в своем кабинете кофе из бронзовой турки.
Она сидела на стуле, белая как мел, — там, где тело не покрывали раны и синяки; Сашенька исхудала, но ее всегда полуоткрытые губы, эти небольшие островки веснушек на крыльях носа, ее грудь отвлекали Кобулова, присевшего на подоконник, раскачивавшего ногами в новой паре коричневых сапог из телячьей кожи. Он любил этот этап расследования. Наконец был установлен контакт, ему больше не придется ее бить.
Он почувствовал, как ее серые глаза остановились на нем, — они вновь сияли, взгляд был дерзким и пристальным. Кобулов подмигнул и поморщил нос. Достал пачку сигарет.
— Ваши любимые, египетские, — сказал он, доставая одну себе и бросая ей пачку.
— Никогда не думала, вступая в партию, что закончу свои дни здесь, — призналась она.
— Когда выбираешь революционный путь, даже если тебе всего шестнадцать, вступаешь в игру со смертью, твоей религией становится этот военный порядок, поиск священного Грааля ставишь превыше всего, — заявил Кобулов, давая ей прикурить и сам прикуривая.
— Это сказал мне сам товарищ Сталин.
— Но я изменилась, — продолжала Сашенька, выпуская дым колечками.
— С этим трудно не согласиться. — Кобулов возвел глаза к небу.
— Похоже на катание на санях, когда нельзя спрыгнуть…
— Пора за работу, — перебил Кобулов.
Могильчук приготовил ручку и разгладил чистый лист бумаги.
— Начинайте свое признание.
Сашенька убрала волосы со лба. На щеке виднелся шрам, половина лица опухла и приобрела багровый цвет, переходящий в радужно-синий, желтый и маковый.
Кобулов почувствовал себя охотником, загнавшим благородного оленя, но даже с ружьем наизготовку он не мог не восхищаться своей жертвой. Он дивился ее самообладанию и смелости.
Сашенька пощипала губы и встретилась взглядом с Кобуловым.
— Я хочу начать с того дня, как меня арестовали у ворот Смольного зимой 1916 года. Так меня завербовала царская охранка. А позже английская, германская и японская разведки и их прихвостень Троцкий. Можно я начну с того дня, когда все началось?
48
Каролина услышала, как дверь ее гостиничного номера тихонько закрылась. Номер кишел тараканами, даже пол, даже покрывало на кровати было сплошь усеяно блестящими черными насекомыми, как живой черной икрой. Дети пришли от них в восторг. Каролина с тесно прижавшимися к ней детьми спала в эту ночь на двуспальной кровати. После станционной тесноты гостиничный номер казался самыми роскошными апартаментами на свете. Но теперь, вынырнув из ночных сновидений, она сосредоточилась на одной мысли: сквозь сон она слышала, как щелкнул замок на двери, а это могло значить только одно.
Она выпрыгнула из постели и подбежала к окну, прижала руки к стеклу и широко распахнутыми глазами посмотрела вниз на улицу. Среди телег, грузовиков и «эмок» она увидела фигурки женщин в цветастых платьях и красных платках — одинаковых, как горошины в стручке, женщин советского провинциального городка. Потом она увидела, как переходят площадь, направляясь к вокзалу, те, кого она искала взглядом.
Они держали миссис Льюис за руки — две крошечные далекие фигурки. Но она знала их походку: как топает Карло, как скачет длинноногая Снегурочка, — и смотрела им вслед, словно родная мать. На мгновение Каролине захотелось побежать за ними, догнать, обнять, снова и снова… Но она понимала, что лучше обойтись без прощания.
Поезд помчится дальше, вскоре Карло и Снегурочке предстоит оставить позади еще одного дорогого человека, войти в другую жизнь.
Она долго и громко рыдала в номере.
Она проклинала эту добрую старую няню Лалу, которая забрала ее детей. Она будет, наверное, о них заботиться, но никогда не сможет полюбить так, как любила Каролина, — да и никто не сможет. Но все-таки это лучше, чем чужие люди. Впрочем, Каролина понимала, что у себя Лала детей не оставит. За ней самой тянулись старые «хвосты», а это, как объяснил товарищ Сатинов, было крайне нежелательно. Значит, она отдаст детей кому-то еще. Она что-то говорила о детдоме в Тбилиси, но это только так, для виду. Надо обеспечить детей законными документами, чтобы их можно было усыновить в установленном порядке.
Прошлой ночью дети все не могли уснуть, хотя были измотаны и рады, что удалось лечь в настоящую постель. Они звали мамочку и папочку.
Обе няни баюкали их, обнимали, кормили их любимым печеньем, пока в конце концов дети не обняли их в ответ и не погрузились в сон.
Потом обе женщины сидели в ванной. Каролина, нахмурившись, рассказывала мельчайшие подробности о детях: что они любят, что не любят, какую еду, какие книги, чем увлекаются. В конце она с каким-то отчаянием прошептала:
— Рассказывайте им о Подушке, рассказывайте о Кролике. Это все, что у них осталось в жизни!
Лала ее поняла.
— Я знаю, как ранимы дети, Каролина. Я так долго заботилась о Сашеньке…
— Какой она была? — спросила Каролина. — Она была похожа…
Она посмотрела в сторону спальни, но больше не могла говорить. Никаких подробностей. Подробности — это любовь, а сейчас не до сантиментов.
Обе женщины обнялись, все в слезах. Потом каждая легла возле ребенка, им удалось уснуть в теплом гостиничном номере, окна которого смотрели на Дон, где когда-то ходил под парусом Петр Великий.
Собрав вещи, Каролина села на автобус и вернулась в свою маленькую деревушку. Перед глазами у нее стояли три фигуры, бредущие к вокзалу. Они тянули Лалу в разные стороны, вероятно, смеялись, судя по тому, как Карло запрокидывал назад голову и как скакала Снегурочка. Няня поняла, что видит Карло и Снегурочку Палицыных в последний раз. Очень скоро они станут другими детьми, с другими именами, будут жить в других семьях.
— Прощайте, мои любимые! — вслух сказала она.
— Благослови вас Господь. Пусть моя любовь вас не оставляет, куда бы вы ни поехали, кем бы ни стали.
Когда она вытерла слезы и опять посмотрела в окно, их уже не было видно.
О том, что ждет впереди ее саму, она не имела ни малейшего представления. Оставались в суровой России такие добрые женщины, как Каролина, когда даже самые достойные люди становились жестокими и отворачивались от друзей. Такие личности были редкостью, но они были. Именно они хранили неугасающий свет любви.
