Когда она шла между забитыми книгами стеллажами, огибая заваленные томами столы, за которыми сидели группы потягивающихся, зевающих студентов и дотошных старцев с землистого цвета лицами, все искоса наблюдали за ней. Катенькой вновь овладел азарт открытий, она вспомнила необычные глаза Розы, вспомнила, как та умоляла Катеньку ей помочь.
И та взялась за гуж, даже не зная толком, с чего начать и куда это ее заведет. Она села за свободный стол у высокого окна и попыталась собраться с мыслями. От чего ей оттолкнуться?
Обычно она замечала в библиотеке только студентов, но теперь обратила внимание и на стариков в коричневых пиджаках с галстуками — они перелистывали бумаги и делали бисерным почерком пометки на пожелтевших блокнотных листках. Зачем им столько информации, когда жизнь уже, считай, позади? Быть может, у кого-то из них есть путеводная нить для нее? Если бы она могла проникнуть в их память, где были спрятаны старые тайны, то ктонибудь из них, конечно, мог бы открыть то, что ее интересует. Что им известно? Чему они были свидетелями? Глядя на одного из таких читателей, который слюнявил палец и щурился, перелистывая страницы, она вспомнила слова Сатинова: «Все происходило за кулисами, но что-то и всплывало на поверхность». Все в то время было тайной — за исключением чего? Разумеется, за исключением газет!
Она медленно, затем чуть не бегом отправилась к столу библиотекаря, и та показала ей большие, в зеленых переплетах, подшивки газет за тридцатые годы. Катенька знала, что рост Сатинова начался в 1939 году, когда он вошел в состав Центрального комитета. Где-то в этих подшивках, повторяла она себе, должен быть ключик к тому, что связывало его с семьей Розы. Эти газеты с пожелтевшими страницами были словно из другого мира, написанные неестественным языком большевиков, который заставил ее улыбнуться: их нелепостям, новым пятилеткам, достижениям колхозов и МТС, доменным печам в Магнитогорске; героям-летчикам, пролетариям, шахтерам-стахановцам. За окном постепенно сгущалась тьма, а она сидела, читала «Известия» и «Правду» и начинала понимать, что Сатинов и Роза пришли из другого мира, не настолько уж давнего, но такого же далекого, как Марс и Юпитер. Дважды она встретила упоминание о «товарище Сатинове», который выступал с речью о производстве чая в Абхазии, затем был вызван товарищем Сталиным в Москву и назначен на ответственный пост в ЦК партии, — но ни одного намека на его личную жизнь, друзей и связи.
Она несколько раз обошла огромную библиотеку, просто чтобы не уснуть, чтобы размяться. Несколько раз она боролась с искушением бросить все и почитать западные издания или «Огонек», но каждый раз возвращалась к газетам с их рассказами о прошлом.
Она уже хотела было сдаться, когда стала листать один из номеров «Правды» за март 1939 года и на пятой странице обнаружила фотографию молодого Сатинова — с зачесанными назад волосами, в мундире и сапогах, — а рядом с ним стоял крепко сбитый мужчина в перетянутой портупеей гимнастерке НКВД.
Ниже шла статья о первом пленуме ЦК, избранного XVIII съездом партии:
«Товарищ Сталин сказал много теплых слов в адрес советских людей нового поколения, выдвинутых кандидатами в члены Центрального комитета. Позднее в товарищеской беседе с делегатами товарищ Сталин с отеческой теплотой вспоминал, как в 1917 году он познакомился с товарищами И. А. Сатиновым и И. Н. Палицыным, тогда молодыми петроградскими рабочими. “Они были юными, они были друзьями по оружию, преданными большевиками. Партия поручала им много непростых заданий, — говорил товарищ Сталин, — а вот теперь они снова встретились в рядах высшего партийного руководства…”»
Она дважды внимательно прочитала заметку, сделала выписки, записала новую фамилию: И. Н. Палицын. Она осмотрелась: читальный зал заметно опустел. Лампы на половине столов были потушены.
Молодежь уже ушла, сидели лишь старики; у них осталось так мало времени, как и у Розы с ее невероятно гнетущим чувством потери. Может, это то имя, которое она ищет?
Катенька так громко захлопнула подшивку, что один из пожилых читателей прямо подпрыгнул, словно его пробудили ото сна.
Время уходить. У нее назначена встреча.
7
Мотоциклист в кожаных штанах, светло-коричневой куртке-косухе и шлеме с рогами — в стиле викингов — притормозил у ночного клуба «Черный пес» на набережной Москвы-реки, в нескольких минутах ходьбы от английского посольства, прямо напротив Кремля.
Время от времени по Москве-реке проплывала одинокая льдина, и потемневший снег еще лежал на земле, покрывая ее затейливыми узорами, но в воздухе уже витал запах весны. Стемнело, но ночь была теплой.
Катенька слышала, как в клубе местные музыканты играют песню «Ветер перемен» группы «Скорпионз».
Может, она не туда пришла? Она была не москвичкой и плохо знала город. Странное место для встречи двух историков.
Байкер слез с мотоцикла, подошел к ней, снимая шлем и протягивая ладонь в кожаной перчатке.
— Екатерина? Это вы? Я Максим Шубин.
— Ой, здравствуйте… — Катенька почувствовала, как краснеет, потому что он оказался значительно моложе, чем она предполагала. У Максима были длинные темные волосы — взъерошенная грива, большие карие глаза, а небольшая бородка, казалось, отросла за выходные, скорее случайно, чем намеренно. Увидев узкие кожаные штаны, украшенные молниями, она постаралась не рассмеяться.
— Вы не похожи на исследователя, — призналась она.
— А вы не похожи на ученого. Хотите выпить? Давай перейдем на «ты», — улыбнулся Максим. Швейцар, панк-рокер с большим количеством пирсинга в носу и на губах, провел их в клуб. Наверху было подобие гостиной, густо прокуренное, где в глаза бросались пустые стаканы, пластмассовые стаканчики и недоеденные бутерброды. Пол трясся от гула игравшей на первом этаже группы, но по крайней мере они могли здесь поговорить.
Максим нашел свободное местечко на диване, подозвал похожую на бродяжку официантку в резиновых сапогах, чулках и кожаных шортах, заказал два холодных пива.
— Ты недавно в Москве, угадал?
— Я училась здесь, провожу исследование, но…
— Дай угадаю по твоему акценту — ты с Северного Кавказа? Из Минвод или Владикавказа?
— Ты догадлив, — ответила Катенька. С каждым глотком ледяного пива к ней возвращалась уверенность. Чего она не замечала, так это того, что на носу у нее осталась пена от пива, а одежда выдавала в ней приезжую провинциалку. — А ты москвич?
— Родился я в Питере.
— Как романтично! В городе Петра Великого! Окно в Европу.
— Ты правда так считаешь? — спросил Максим. — Я, например, считаю именно так. Честно говоря, это тихая заводь, поэтическая тихая заводь, город пустых дворцов. Но там жив дух свободы. Возможно, это и сыграло определенную роль в том, что я работаю в фонде «Возрождение». — Он подергал лацканы куртки.
— Как ты меня нашла? Чем занимаешься?
— Я прочла твою статью об НКВД во времена репрессий в «Вопросах истории», ну и, разумеется, слышала о тех исследованиях, посвященных жертвам репрессий, которые проводятся «Возрождением», вот я и позвонила. Очень любезно с твоей стороны, что ты согласился так быстро встретиться.
