Распутин обошел стол, протягивая каждому гостю руку для поцелуя, потом присел на свободный стул, голыми руками взял осетра и начал неопрятно есть — крошки застревали у него в бороде. Дамы молча ждали, когда он, без малейшего смущения, громко, с удовольствием чавкая, доест огромные порции пирога, рыбы, икры. Когда Распутин закончил, он положил руки на ладони Ариадны и сжал их.
— Ты сладкая моя, тебе я сегодня нужен больше всех, и вот я здесь.
Ариадна зарделась, как гимназистка. Пучеглазая Вырубова лукаво, даже ревниво, однако доверчиво взглянула на нее. Что наш друг нашел в этой простушке-жидовке, распутной жене банкира-еврея?
Ариадна знала, что о ней думают, хотя и сама Вырубова, и государыня лишь выигрывали от щедрости Цейтлина.
Ей было наплевать на общественное мнение, хотя ужасный, предательский румянец залил ее шею и обнаженные плечи. Здесь она уже больше не была дочерью известного раввина из Туробина, урожденной Фейгель Бармакид, не была беспокойной неврастеничкой, которая едва сдерживала свои страсти. Здесь она была желанной женщиной, достойной любви — даже среди друзей самого царя.
Распутин и с государыней, и с проститутками вел себя одинаково, как будто они были друг другу ровня. В этом проявлялся гений Старца: он превратил своих смущенных голубок в гордых львиц, жертв неврастении — в красавиц победительниц. Этот святой крестьянин спасет Россию, царя, весь мир.
Ариадна с шумом выдохнула, облизала пересохшие губы. В комнате слышалось лишь мерное бормотание Старца и пыхтение самовара в соседней комнате.
— Пчелка, — тихо сказал он, за руку поднял ее из-за стола, провел к дивану, стоящему у стены, усадил ее, придвинул свой стул, зажал ее ноги между своими ногами. Ее тело охватила дрожь.
— У тебя внутри пустота. Ты мечешься между отчаяньем и внутренней опустошенностью. Ты еврейка? Вы беспокойный народ — правда, вам и обид много чинили. Я уберегу тебя от неприятностей. Лишь следуй за мною святой дорогой любви. Не слушай своих раввинов, — он взглянул в ее сияющие глаза, — они не ведают всех таинств. Грех дан для того, чтобы мы могли каяться, а покаяние очищает душу и укрепляет тело, понимаешь?
— Мы понимаем, понимаем, — раздался позади Ариадны громкий, резкий голос Вырубовой.
— Как одичавший человек со своими звериными привычками выберется из греха и заживет богоугодной жизнью? Ты моя милая, моя Пчелка. — Его лицо было настолько близко, что Ариадна чувствовала, как у него изо рта пахнет осетриной и мадерой, чувствовала, как от бороды и тела разит водкой. — Грех можно понять. Без греха нет жизни, потому что нет покаяния, а нет покаяния — нет очищения. Как глядишь ты на меня, Пчелка?
— С благоговением, отче. Я согрешила, — ответила она. — Я бы умерла без любви. Мне нужно каждую секунду ощущать любовь.
— Ты жаждешь любви, Пчелка. — Он неспешно поцеловал ее в губы. — А сейчас, Пчелка, ступай за мной. Пойдем помолимся.
Оставив прочих женщин за столом, он взял ее за руку и повел за занавеску.
13
Промозглый рассвет встретил Сашеньку слепящим светом и вызывающими тошноту парами испражнений — каждая «сиделица» по очереди опорожняла свой мочевой пузырь после долгой ночи. Смольненский форменный передник был весь влажный, в кровавых пятнах. У Сашеньки болела каждая клеточка тела.
В коридоре послышался стук сапог. Двери камеры отворились.
Вошел жандарм.
— Ух! Ну и смердит же здесь! — пробормотал он, указывая на Сашеньку. — Вон та. Приведите ее.
Наташа сжимала Сашенькину руку, пока двое надзирателей пробирались через распростертые тела.
Потом они выволокли ее из камеры и отвели на допрос. Она слышала мужские крики из соседнего кабинета.
Следователь, подпоручик с коротко стриженными волосами и окладистой бородой, ворвался в комнату, подскочил к Сашеньке и стукнул кулаком по столу.
— Ты нам все расскажешь, всех сдашь, — заявил он.
— Фокусы здесь не пройдут!
Сашенька вздрогнула, когда он присел на край стола и придвинул мертвенно-бледное лицо к ее лицу.
— У тебя в жизни одни удовольствия, — рявкнул он.
— Правда, ты нерусская. Ты жидовка, не дворянка. Твой папочка, наверно, каждый вечер молится кайзеру…
— Мой отец русский патриот! Государь наградил его орденом!
— Не сметь мне прекословить! Титул барона — не русский. Жидам титулы не жалуют, это даже дети знают. Он купил его на ворованные рубли у какого-нибудь немецкого князька…
— Титул ему пожаловал король Саксонии. — Что бы там Сашенька ни думала о классовой принадлежности отца и об империалистической войне, она оставалась его дочерью. — Он не покладая рук работает на благо своего отечества.
— Заткнись, пока по морде не схлопотала. Жида и могила не исправит. Спекулянты, революционеры, жестянщики. Все вы евреи такие, разве нет? Но ты красотка. Да-да, настоящая клубничка!
— Как вы смеете! — тихо произнесла она: ей всегда было неловко, когда речь заходила о ее внешности. — Как вы смеете так со мною разговаривать!
Со вчерашнего дня у Сашеньки во рту и маковой росинки не было. После храброй вспышки самозащиты ее смелость и энергия стали испаряться. Ей хотелось есть, хотелось принять горячую ванну. Подпоручик продолжал орать, но его крики переставали действовать на Сашеньку. Она уже не боялась его маленьких красных глазок и голубого мундира держиморды. Было нелепо смотреть на то, как он буквально брызгал слюной.
Она на секунду прикрыла глаза, мысленно перенеслась прочь от этого полицейского солдафона. Уже не впервые она представляла, какой переполох вызвал дома ее арест. Мой дорогой далекий папочка, где ты сейчас?
Неужели я для тебя лишь очередная проблема? А что скажет Фанни и остальные девочки в Смольном? Как бы хотелось хоть краешком ушка услышать, о чем они сегодня болтают? А моя дорогая Лала, добрая, задумчивая миссис Льюис с тихим, баюкающим голосом?
Она все еще не знает, что девочки, которую она любит, больше не существует…
Крик раздался над самым ее ухом. Сашенька чувствовала головокружение от голода и усталости, пока подпоручик заполнял свой нелепый протокол.
Имя?
Возраст?
Национальность?
Образование?
Родители?
Рост?
Особые приметы?
Он захотел взять отпечатки ее пальцев: она протянула правую руку. Он прижал каждый палец к штемпельной подушке, потом к формуляру.
— Вы обвиняетесь согласно параграфу первому статьи сто двадцать шестой: членство в нелегальной РСДРП, и параграфу первому статьи сто второй: членство в вооруженной организации. Да-да, малышка, твои друзья — террористы, убийцы, фанатики!
Сашенька понимала, что все — из-за брошюр, которые она распространяла по поручению дяди Менделя. «Кто их писал? Где печатный станок?» — снова и снова спрашивал следователь.
