— Да-да, — засмеялась она. — Мне на ум приходят женщины-призраки в белом… Как называлась эта книга Уилки Коллинза?
— Пойдемте в библиотеку. Вы любите книги, Одри?
— О да, месье Цейтлин…
— Зовите меня просто Самуилом…
Они вошли в вымощенный булыжником дворик, весь увитый виноградными лозами, достигавшими балконов. Цейтлин распахнул деревянные двери в холодный коридор, украшенный бронзовыми гравюрами. Они оказались в темной комнате с высокими потолками, декорированной деревянными панелями и темными кружевными шторами. Цейтлин зажег свечи в бронзовых канделябрах, и Одри увидела, что это библиотека, отделанная карельской сосной. Полки ломились от книг, еще больше громоздилось их на полу в центре комнаты, образуя стол, на них можно было сидеть, как на стульях. Стены был украшены удивительными диковинками: головами волков и медведей, старинными картами, портретами королей и генералов, чеченскими саблями, средневековыми мушкетонами, порнографическими открытками, социалистическими брошюрами, православными иконами, бюстами — дешевка вперемешку с бесценными экземплярами. Что ее обрадовало больше всего — тут стояли книги на разных языках: русском, английском, французском.
— Берите какие пожелаете, — разрешил Цейтлин. — Пока мы в Грузии, приходите и читайте, что заблагорассудится.
Их глаза встретились, оба отвели взгляд, потом вновь посмотрели друг на друга в угасающем свете этого благоухающего сада. Воздух был так густо насыщен запахами винограда и ткемали, что она едва могла дышать.
От Цейтлина исходил аромат лимонного одеколона, резкий запах сигар и терпкого вина. В то мгновение в старом доме в Тифлисе она была готова на все, вопреки пониманию того, что ее жизнь вновь будет загублена. Однако едва она подумала, что Цейтлин вот-вот ее поцелует, он внезапно отступил и пошел прочь. Они взяли фаэтон до Головинского проспекта.
На следующее утро, когда она привела Сашеньку в столовую на завтрак с отцом (мадам, разумеется, еще почивали), Лала была уже рада, что накануне он ее так и не поцеловал. Барон приветливо улыбнулся: «Доброе утро, миссис Льюис», приласкал дочь и продолжал читать в местной газете о ценах на грузоперевозки. Ни один из них больше не вспоминал о том вечере.
* * *
С той поры Лала целые дни посвящала Сашеньке, и у нее не было ни времени, ни желания заводить поклонников. Но за последний год Сашенька так быстро повзрослела! «Золотко» потемнело и похудело, превратилось в тихую и задумчивую девушку.
— Мы никогда не выйдем замуж, да, Лала? — как-то спросила Сашенька.
— Конечно же, нет.
— Обещаешь?
— Обещаю.
Лала плохо разбиралась в политике, но недавно поняла, что ее место в сердце Сашеньки занял Карл Маркс. Она понимала, что это опасно, и ей становилось грустно. Она во всем винила хромого громогласного Менделя.
Каждую ночь, когда она гасила керосинку в маленькой спаленке на верхнем этаже в доме на Большой Морской, она видела сны, удивительные сны: их разговор с хозяином в грузинском саду и мгновения в библиотеке. Когда она ворочалась в постели, ее кожа пылала от радости воображаемых прикосновений его рук и губ, она представляла, что они обнажены, ее грудь прижимается к его груди, он ласкает ее, его рука проникает ей между бедер. Иногда она просыпалась, вся дрожа.
А теперь Цейтлин вдруг пригласил ее в ресторан.
— Я решил во что бы то ни стало вернуть свою дочь, а ты ее знаешь лучше, чем кто бы то ни было, — сказал он. — Давай встретимся вне дома и обсудим ее будущее. Уже поздно записывать ее в гимназию на Гагарина. Я подумывал об академии профессора Раева на Гороховой….
И вот ведь как все обернулось! Он ни слова не сказал о Сашеньке. Все произошло, как в волнующих мечтах Лалы, хотя она понимала: так не должно быть, она боялась нарушить привычное течение жизни. А если хозяин поступил опрометчиво, что станет с домашними, с ней, с Сашенькой?
Лала боялась перемен. Начало войны захватило ее: она стояла на Дворцовой площади среди сотен тысяч рабочих и крестьян, служанок и графинь. На балконе Зимнего видела государя, государыню, красавиц великих княжон и маленького цесаревича. Они благословляли народ. Обрусевшая Лала с восторгом пела «Боже, царя храни!», а с Невского доносилось: «Соловей, соловей, пташечка», — там маршировали бравые солдаты.
Теперь она чувствовала: с ее Россией происходит чтото ужасное, но Лала была уже слишком немолода, чтобы вернуться домой; слишком опытна со своим беглым русским и впечатлениями от Биаррица и Баку; слишком она привыкла к своей жизни, чтобы искать новую работу, слишком любила Сашеньку, чтобы воспитывать другого ребенка. Она уже накопила кое-что, но недостаточно, чтобы увольняться.
Она видела на улице очереди за хлебом, прытких женщин у дверей казино и ночных клубов. Из газет она узнала, что войска отступают, что Германия захватила Польшу и много лесов Цейтлина. Она старалась быть любезной с родителями Ариадны, которые поселились в особняке и говорили на гортанном идише и певучем иврите. Царь был на фронте. Ее герой, лорд Китченер, одержавший победу над махди и бурами, плыл в Россию, но его корабль наткнулся на мину и утонул. Но она продолжала верить, что ее Самуил, ее барон, даже если и с потерями, выйдет из этой ситуации с честью.
Все эти годы Лала оставляла эмоции при себе, знала свои обязанности, жила скромно, превратилась в старую деву, чья судьба — до старости куковать в одиночестве, стала привидением большой семьи. Почти как Шифра.
И надо же, глубоко спрятанная под маской покорной любезности, как пенистый ручей, бегущий по горному склону под слоем толстого льда, взыграла-таки ее горячая кровь. Вечером, ложась спать, она вновь и вновь прокручивала эту невероятную сцену.
Совершенно не стыдясь друг друга, они лежали абсолютно голые в кабинете «Донона».
— Я развожусь с Ариадной, — сказал барон. — Ты выйдешь за меня замуж?
Ее тело было таким невинным, таким податливым, что малейшее прикосновение оставляло на нем следы, как будто крошечное пчелиное жало оцарапало кожу.
Сейчас, когда она разглядывала себя в маленьком зеркальце в своей уютной спальне, она — о наслаждение! — ощущала трепет в тех местах, к которым он прикасался. Нежная кожа мерцала.
Непознанные, нетронутые мышцы в интимных местах дрожали, как пойманные бабочки. Ее ноги были ватными.
Она пыталась читать новую книжку, присланную из Англии, — «39 ступеней» Джона Бьюкена, — пока ждала возвращения Сашеньки. Но книгу пришлось отложить.
Все в ней трепетало и пело от радости.
Внезапно в ее комнате зазвонил колокольчик. Это было необычно. Выйдя из комнаты, Лала услышала женский крик и побежала вниз по лестнице. Сашенька, бледная, измученная, стояла в вестибюле у открытой двери, а грязная, бормочущая Ариадна полулежала в кресле, уронив голову на руки.
— Ой, Лала, слава Богу, ты дома! Помоги отнести ее в спальню. Потом — дай подумать — позови горничных и доктора Гемпа. — Сашенька замолкла, посмотрела на Лалу. — Где отец?
