Он поднялся и встал у Сашеньки за спиной.
— В чем дело? — спросил он, обнимая ее.
— Я не просто изменила мужу, я превратилась в ту, кем, думала, никогда не стану. Я теперь похожа на свою мать.
Но он и слушать ее не захотел.
— Ты даже не представляешь, насколько ты сексуальна. — Его руки ласкали ее бедра. Они снова начали целоваться: еще одна волна плотских утех.
Когда оба кончили, то превратились в обитателей моря: их тела были скользкими, мокрыми и гибкими, как у прыгающих дельфинов.
Позже, когда Сашенька, положив локти на подоконник, вновь любовалась Кремлем, Беня прикоснулся к ней сзади так искусно и нежно, что она едва узнала собственное тело.
— Какой ненасытной ты оказалась! — поддразнил он ее. Кажется, он жил радостно и своей радостью раскрасил во все цвета радуги ее однотонный мирок.
— Значит, вот о чем столько разговоров, — пробормотала она себе под нос.
14
Ее тело продолжало трепетать и гореть; Сашенька пошла домой мимо Кремля, через Манеж, мимо отеля «Националь». Когда она оглянулась на Кремль, его восемь красных звезд напомнили ей о Бене. Она читала в газетах, что эти звезды сделаны из хрусталя, александритов, аметистов, аквамаринов, топазов и семи тысяч рубинов! Да, семь тысяч рубинов в их с Беней Гольденом честь. Она дивилась: что с ней произошло? Она не верила в Бенину необузданную сексуальность, как не верила в дымку, затуманившую эту маленькую комнатку. Миновав старый университет, она повернула на улицу Грановского. Ее розовый, похожий на свадебный торт дом начала века, пятый Дом Советов, находился слева. Стоявшие у здания охранники кивнули ей. Дворник поливал из шланга мостовую.
Сашенька прошла в квартиру на первом этаже. Не включая лампу, она любовалась лакированным паркетом, от которого пахло полиролью, и отблесками слабого света; ей нравились высокие потолки с роскошной лепниной, смолянистый запах подаренной правительством мебели из карельской сосны. Ее свекор со свекровью спали за углом Г-образного коридора.
Она включила прикроватный светильник — массивный золотистый торшер с зеленым абажуром. Сашенька присела на секунду на кровать и перевела дух.
Неужели она предала всех, кого любит? Неужели она может все потерять? Однако она ни капли не жалела о содеянном.
Сашенька открыла дверь в детскую, заглянула к малышам. А если они услышат, как от нее пахнет грехом? Но дети спали, как ангелочки. Она убеждала себя, что детей она не предавала. Она лишь нашла саму себя.
Сашенька продолжала стоять и смотреть на них, потом поцеловала Снегурочку в лобик, а Карло — в носик. Мальчик держал в руках одного из своих многочисленных кроликов.
Внезапно Сашеньке захотелось их растормошить и поцеловать. «Я остаюсь их матерью, я все та же Сашенька», — убеждала она себя.
Внезапно Снегурочка, прижимая к себе подушку, села на кровати.
— Мама, это ты?
— Да, дорогая, я вернулась. Вас бабушка укладывала спать?
— А ты ходила танцевать?
— Откуда ты знаешь?
— Ты продолжаешь напевать песенку, мама. Какую песенку ты поешь? Глупую песенку?
Сашенька прикрыла глаза и тихонько запела — так, чтобы слышала только Снегурочка: «Очи черные…» Эту песню они пели с Беней Гольденом. Может быть, он и сейчас ее напевает?
Девочка схватила мать за руку, засунула ее в свою сложенную пополам подушку, положила подушку под свою белокурую головку и заснула.
Сашенька сидела на кровати, ее рука лежала под белоснежной щечкой Снегурочки — неловкости и след простыл. Она не Ариадна; она не помнила, чтобы мать приходила пожелать ей «спокойной ночи». Ее мать была распутной девкой, животным. Но, сидя на кровати у дочери, Сашенька вспомнила, как Ариадна умерла.
Жаль, что они так и не поговорили. Почему Ариадна застрелилась из маузера? Сашенька никогда не забудет тех ночей возле умирающей матери.
Прислушавшись к тихому дыханию детей, Сашенька вновь подумала об отце. Как она гордилась, что он не уехал за границу, а отверг капитализм и присоединился к новому режиму! Но с 1930 года они не виделись, он перестал быть «беспартийным специалистом», а превратился в «бывшего гражданина», «вредителя», его отправили в ссылку в Тбилиси, где он жил в маленькой комнатке. Во времена репрессий Сашеньку могли арестовать как «дочь капиталиста», но она была старой большевичкой, активистом, она «перековала» себя, как сказал Сталин, в новую советскую женщину.
Ванино пролетарское происхождение и должность защитили ее, но она понимала, что не может просить за своего отца, не может помочь и даже послать посылку.
— Забудь его, — сказал Ваня. — Так будет лучше и для него, и для нас.
Она чуть не обратилась с просьбой к Сталину, но Снегурочка вовремя остановила ее.
В последний раз она слышала мягкий, вежливый голос Самуила Цейтлина — его тон и манеры так напомнили ей их старый особняк и жизнь до революции — по телефону, как раз перед его арестом в 1937 году. Ее дети никогда не видели деда, они знали, что мамины родители давным-давно умерли.
Сашенька никогда не пеняла партии за то, как она относится к ее отцу, даже в мыслях такого не было, но сейчас она не переставала задаваться вопросом:
«Папочка, ты где? Валишь лес в Воркуте? Или добываешь уголь на Колыме? Или тебе уже давно пустили в сердце девять граммов свинца?»
Сашенька медленно пошла в свою спальню, приняла душ, потом, взяв к себе Карло, легла в постель. Карло проснулся и поцеловал ее.
— Ты нашла крольчонка в лесу, — прошептал он, прижав губы к ее уху, и они оба заснули.
* * *
На следующее утро не успела она занять свое рабочее место, как зазвонил телефон.
Тихий насмешливый голос с еврейскими интонациями, тут же заставивший заныть ее лоно, проговорил:
— Это ваш новый автор, товарищ редактор. Я так и не понял, вы поручили мне написать эту статью или нет?
15
Десять дней спустя Беня Гольден, как обычно, обедал в ресторане Союза писателей с дядей Гидеоном. Потом они наведались в Сандуны, и Беня заглянул к брадобрею Стасу в маленькую парикмахерскую по соседству.
Тут на стене висели портрет Сталина, набор ножниц и опасных бритв на магните, на окне стоял искусственный цветок. По радио, которое никогда не замолкало в парикмахерской у Стаса, передали, что в Монголии произошли вооруженные столкновения с японцами. Начиналась война.
Беня опустился в мягкое кожаное кресло, а Стас намылил ему бороду.
— Вы выглядите таким счастливым, — заметил Стас, старый армянин с густыми блестящими волосами неестественного иссиня-черного цвета и крошечными усиками. — Получили заказ? Или влюбились?
