Сашенька стояла у окна, легкий ветерок обдувал ее вспотевшее тело, на ней не было ничего, кроме чулок.
Он, обнаженный, лежал на кровати и курил «Беломор», на нем была лишь белая кепка. Она подошла к нему, легла на него, подперла голову рукой, затянулась его сигаретой и выпустила голубые облака дыма прямо ему в рот. Но, пожалуй, впервые за все это время он не стал заниматься с ней любовью.
— Я написал статью в твой журнал, — сказал он, не глядя на нее. — О коммуне имени Дзержинского…
— …где воспитываются дети изменников Родины?
— Это заведение, способствующее духовному обогащению, — задумчиво произнесла она. — Это фронт борьбы за их перевоспитание в полноценных советских детей.
— Я не могу так писать, Сашенька. Даже если я превращусь в самого хладнокровного, трусливого и кровожадного подонка, я не смогу так написать…
— Что ты имеешь в виду? Это рассказ о духовном возрождении.
Ее шокировала его внезапная горячность.
— Перевоспитании? Скорее, о вечных муках, как в кругах Дантова ада! — Он неожиданно сорвался на крик, она провела пальцем по губам — его злость удивила ее. — Я не знаю, с чего начать. На расстоянии все выглядит очень мило: старый особняк в лесу, вероятно, похожий на дачу твоего детства. По утрам дети в белой форме выстраиваются на линейку, чтобы прослушать отрывки из нового «Краткого курса истории ВКП(б)». Но когда я захотел попасть внутрь и осмотреть все поближе, директор, невоспитанный садист-украинец по фамилии Славич, стал ходить вокруг да около, хотя и сдался, когда узнал фамилию мужа главного редактора. В стенах дома, вдалеке от придирчивого постороннего взгляда, живут голодные дети, о них не заботятся и почти не учат. Вчера один шестилетний пацан умер — все его маленькое тельце было в порезах и ожогах. Врачи сказали, что Славич каждый день его избивал. Учителя — жестокие дегенераты, которые растлевают детей и относятся к ним как к рабам. Над малышами издеваются банды психически неполноценных малолетних уголовников.
Это одно из самых ужасных мест, где мне пришлось побывать…
— Но над этой коммуной шефствует НКВД… по заданию партии они отвечают за перевоспитание детей. Товарищ Сталин сказал…
— Нет, ты не понимаешь. — Он опять кричал, Сашенька даже испугалась. Она никогда раньше не видела его таким злым. Он чуть не сбросил ее с себя, спрыгнул с кровати, схватил пиджак и достал листок бумаги:
— Позволь, я прочту фрагмент статьи для твоего журнала:
«Детский дом-коммуна им. Ф.Э.Дзержинского, где воспитываются дети изменников Родины, является ярким примером советского учреждения. Здесь, на прекрасной лесной поляне, эти невинные создания, которым волей судьбы «посчастливилось» состоять в родстве с их ужасными родителями, кровавыми террористами, шпионами, диверсантами, троцкистскими змеями, крысами и убийцами, знакомятся с нововведениями гуманной советской педагогической системы.
Неудивительно, что в шесть часов на утренней линейке они радостно поют «Интернационал», скандируют «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство» и начинают изучать «Краткий курс истории ВКП(б)». А тем временем в «красном уголке» банда голодных, грязных, озверевших подростков, вооружившись выкидным ножом и зажигалкой, издевается над четырехлетней девочкой.
И все это из-за попустительства продажного и развратного директора Славича. К вечеру ее, вероятно, снова изнасилуют дикие дети, которым чужды доброта и сострадание.
Неудивительно, что этим же утром двух двенадцатилетних подростков поздравят с днем рождения арестом и затем приговорят к высшей мере наказания или к каторжному труду в лагерях как троцкистов и японских шпионов…»
Сашенька тяжело задышала.
— Мы не можем это опубликовать! Если я передам это Клавдии, моему заместителю, она тут же вызовет тебя на партком, тобой займутся компетентные органы.
Беня молчал.
— Ты не хочешь, чтобы это пошло дальше, так ведь?
— Я не хочу умирать, если ты это имеешь в виду, но я и не хочу быть сегодня русским. Всю прошлую ночь я глаз не сомкнул. Увидел свою дочь в этом круге ада и проснулся весь в слезах. Прошу тебя, расскажи об этом приюте мужу. — Ее мужу. Следуя негласным правилам Бениного «справочника», они договорились никогда не упоминать ни ее мужа, ни его жену Катю.
— Не уверена, что нужно вообще называть твое имя в разговорах с мужем.
— Я и не надеюсь, что он заинтересуется, особенно если продолжает «копать» под этих дипломатов… — В его голосе послышались мерзкие нотки, которые ей не понравились.
— «Копать»? Да он работает до седьмого пота!
— Да-да, все мы наслышаны о его нелегкой работе.
Сашенька посмотрела на него долгим взглядом, у нее похолодело под ложечкой от его колкого замечания, смысл которого она не совсем поняла. Они так неистово занимались любовью, что в номере «Метрополя» стало невыносимо жарко. Статья Бени ее напугала, она вспомнила слова песни своей петроградской юности:
Позабыт, позаброшен с молодых юных лет,
Я остался сиротою, счастья-доли мне нет.
Беня снова прилег возле Сашеньки, погладил по светящейся белой спине, его пальцы скользнули меж ее бедер, но она убрала его руку.
— Ты меня презираешь? — спросила она ослабевшим голосом. Он опять вздохнул.
— Согласно «Пролетарскому справочнику правил поведения во время адюльтера» это наиболее распространенный вопрос прелюбодейки. Нет, по правде говоря, я думаю о тебе лишь хорошее…
— Истосковавшись по его ласкам, она потянула его на себя, мечтая о том, чтобы провести с ним целую ночь, сидеть с ним у рояля, петь и вместе проснуться поутру.
16
Лаврентий Берия знал, что ему не идет синяя, с малиновыми лампасами и петлицами, форма генерального комиссара госбезопасности. В галифе с лампасами и сапогах его ноги казались совсем короткими. Его плечи были слишком широкими, шея слишком толстой, но иногда ему все же приходилось надевать этот нелепый наряд. Черный «бьюик» с тонированными стеклами провез его через Спасские ворота в Кремль, повернул на Троицкую площадь и лихо притормозил у здания Совнаркома. Охрана у кабинета Сталина была очень надежной, она подчинялась лично товарищу Сталину, и даже нарком внутренних дел должен был показать свой пропуск и позволить себя обыскать.
Берия только десять месяцев прожил в Москве, все ему было внове, он наслаждался властью, но прекрасно понимал, что необходимо бороться, чтобы удержаться в кресле. Он был уверен, что легко справится с любыми обязанностями, — неутомимый, он мог работать без сна и отдыха.
Берия поднялся в тесном лифте на третий этаж, вдохнул запах мастики. Перед ним простирался отделанный карельской сосной длинный коридор, посредине которого лежала красная дорожка, через равные промежутки пришпиленная золотистыми гвоздиками. Вдоль всего коридора через каждые шесть метров стояла охрана. С черным портфелем в руках Берия миновал первый кордон охраны, вошел в кабинет Александра Поскребышева, личного помощника Сталина, и сдал свой маузер. Поскребышев, чьи желтые туфли явно не шли к серой гимнастерке, лысый карлик с лицом бабуина и мертвенно-бледной кожей, сделал запись о приходе Берии в журнале регистрации. Он уважительно поздоровался с Берией, что было показателем расположения Сталина.
