В результате действий мастера в кладовке остались прочные голые стеллажи, напоминавшие нары. Или ярусы в казарме. Три яруса. Углом. Опоры из толстенного бруса. Надежно строили во времена младенчества Лялиных родителей!
Потом мастер-спаситель снял с верхотуры матрасы, расстелил их на полках, мама принесла красивые летние полотняные покрывала, разбросала подушки, которые весной увозили на дачу для тамошних диванов, а на зиму забирали в город от воров. Еще поставили торшер и складной столик: его обычно раскладывали, когда приходили гости, чтобы тарелки, приборы, салфетки и мелкие закуски оказывались под рукой. Теперь это сделался рабочий стол.
Все четверо детей прекрасно разместились на нижних полках: мальчишки рядышком, а Рыся и Птича валетом. Второй этаж, тоже красиво застеленный, со множеством подушек, определили как место для чтения и игр, пока другие внизу занимаются уроками или спят. Кроме того, на втором этаже с удобством мог расположиться Денька. Оставался еще и третий ярус, совершенно свободный, они еще не придумали, для чего.
Потренировались запираться изнутри — проще простого. Мама отпирала их снаружи ключиком. Легко. Без ключа проникнуть в кладовку теперь не мог никто.
Ну что ж. Убежище так убежище. Мама даже повеселела. Мало ли что случится с ее мужем, мало ли что ему взбредет в голову. Вдруг он решит вынуть эту свою торпеду. Напьется опять. По крайней мере, дети окажутся в безопасности.
Кладовка обжилась мгновенно, за считаные минуты. Натащили туда любимые книги, игры. И тут же возник там особый мир, надежный, добрый и безопасный. Так чувствовали все, кому случалось переступить порог их Убежища. Но таковых было совсем мало. Тайна на то и тайна, чтоб о ней почти никто не знал.
Отец между тем держался молодцом. Не давал поводов для волнений и страхов. Приходил домой вовремя, помогал маме с мальчишками (сестры его стали инстинктивно сторониться, ничего не могли с собой поделать, но он, похоже, этого не замечал).
Однажды за ужином Артем рассказал, что делал сегодня операцию одному видному священнику. Операция несложная, все прошло удачно. Отец говорил, как волновался, чувствуя ответственность. Хотя ведь и за всех больных чувствуешь, но в этом больном ощущалось что-то совсем особенное: сила, покой, доброта.
— Я вот подумал: не покреститься ли нам всем? — произнес задумчиво отец, с интересом ожидая, как отреагирует его семейство на неожиданное предложение.
Странно: до этого в семье никогда не говорили о вере. Родители Артема и Ляли не были крещены, воспитывались в духе безоговорочного атеизма. Но что-то менялось, что-то поворачивалось в умах и душах…
Советский Союз казался незыблемым, неприступным, нерушимым.
Но внутренняя работа каждой души идет своими тропами, подчиняясь особому знанию и велению.
Казалось, в тот вечер никто не придал особого значения словам Артема. Мама сказала, что хорошо бы как-то встретиться со священником. Поговорить. У нее накопилось много вопросов. Она, оказывается, часто думала о том, чтобы привести детей под защиту высших сил.
Артем имел счастливую возможность каждый день беседовать со своим поправляющимся пациентом. Выписывая его, попросил о встрече в храме.
— Конечно, приходите, — ласково ответил батюшка.
— Мы бы всей семьей хотели… Жена очень просит. И детям полезно. Только мы некрещеные все.
— Деток надо покрестить. Обязательно. А вы, взрослые, уж как решите, обдумайте сами.
В ближайшую субботу вечером отправились в храм. Храм, один из немногих действующих в те времена, был почти пуст: служба закончилась.
Батюшка подозвал к себе Лялю, стал участливо расспрашивать о ее жизни, о том, кто помогает ей с детьми. Она, ставшая за годы жизни с мужем скрытной и осторожной, вдруг расплакалась, раскрыла их семейную тайну, поведала о недоверии к мужу, несмотря на то что сейчас все хорошо, что он «зашился»… Но нет больше любви. Ушла. И уважения нет.
— Страдалица, — сказал батюшка и положил свою большую ладонь на Лялину непокрытую голову.
Она почувствовала себя защищенной. Тяжкий груз будто упал с ее сердца.
Они договорились креститься всей семьей сразу после того, как родится у них маленький. Появление его ожидалось через полтора месяца.
Но через две недели случилось то, что случалось всегда, как бы они ни надеялись на лучшее: отец заявился пьяный и принялся бушевать со страшной силой. Ляля уже не обращала внимания на его нападки: она больше всего боялась, что он сейчас умрет. По всем ее представлениям о вшитых противоалкогольных ампулах, у мужа мог с минуты на минуту случиться сердечный приступ с летальным исходом. Вообще-то похоже не было, что у потерявшего человеческий облик отца шалит сердечко. Он как раз выкладывался по полной, обличая в миллионный раз жену и всех остальных домочадцев в неслыханной жестокости, вероломстве и неуважении к нему.
Ляля не знала, что предпринять. Дети засели в своем убежище. И это — единственное — успокаивало.
Отец их мог в любой момент скончаться. Страшная мысль о трагическом исходе заставляла несчастную беременную женщину трястись всем телом.
Она все-таки решилась и позвонила своей маме. Дело-то казалось нешуточным. Та тут же примчалась. Вызвала Лялину свекровь, чтоб та занялась здоровьем своего сына.
У Ляли тем временем от пережитого ужаса и терзаний начались родовые схватки. Едва-едва успела «Скорая помощь» довезти ее до родильного дома. На свет появился мальчик с не очень серьезным, но вполне совместимым с жизнью весом в 2 килограмма 300 граммов, 48 сантиметров в длину.
Отец ребенка в это время приходил в себя под строгим надзором своей матери. Очухавшись, побежал в роддом. С прекрасным букетом, естественно.
Букет Ляля отказалась принять. Так и сказала нянечке:
— Верните ему, мне не надо.
До выписки из роддома никаких контактов с мужем поддерживать ей не хотелось.
Она все повторяла про себя навязчивую фразу: «Дошли до точки невозврата. Дошли до точки невозврата».
До точки, очевидно, дошли. Но там пока и остановились. Ибо, вернувшись домой, Ляля не удержалась и поговорила с супругом. Она потребовала от него (в который раз? Боже! в который раз?) правды и только правды.
Зачем? Какой правды? От кого? От привыкшего врать безнаказанно долгие годы!..
Но откуда знает заблудившийся напрочь в темной чаще человек, чего ему ждать и с какой стороны покажется свет?
Он просто хочет увидеть хоть что-то, хоть какой-то проблеск… В нем и находит надежду.
Так и Ляля. Все она силилась понять, есть ли предел лжи в их отношениях. И соврал ли ей муж с этой ампулой или просто она на него не подействовала?
Какая, собственно, разница? Важен же результат, в конце концов!
Но не забудем о диагнозе: все члены семьи, созданной когда-то Артемом, страдали созависимостью, и многое виделось им в весьма искаженном свете.
