Там уже был Филипп — высокий, стройный и такой загорелый в белоснежном парадном мундире. Каждый раз, заново увидев его такого, она испытывала одно и то же чувство испуга и замешательства. Ее пугало, что когда-нибудь, вместо того чтобы улыбнуться (как сейчас, когда он подошел, чтобы поцеловать ей руку), он вдруг посмотрит нахмурясь, а это может означать только одно: он больше не хочет ее и сам теперь не может понять, что за наваждение заставило его увлечься этой староватой, некрасивой, плоскогрудой японкой; подумать только, скажет он себе, каким глупым слепцом я, должно быть, выгляжу в глазах окружающих, и как же мне поступить теперь, чтобы поизящнее отвязаться от этой женщины. Поэтому чуть ли не при каждой встрече она испытующе всматривалась в его лицо, зная, что это выражение может промелькнуть быстро, почти незаметно, но Хисако была уверена, что распознает его сразу же.
Ее просто приводила в замешательство мысль: что она делает в компании этого симпатичного молодого человека.
— Какая ты сегодня фольклорная! — сказал он, оглядывая ее с ног до головы, пока они не подошли к столу с напитками.
Она взмахнула подолом «польеры».
— А ты выглядишь просто потрясающе.
— Я полнею, — похлопал он себя по животу. — Слишком много всего этого. — И Филипп кивнул в сторону закусок и напитков, расставленных на столах под навесом.
Она сжала его руку.
— Побольше физических нагрузок, — сказала она, потом поздоровалась со стюардом и заказала перно.
— Хочешь завтра поплавать с аквалангом? — спросил ее Филипп. — Может быть, попробуем ночью? Фонари готовы.
Филипп уже давно хотел поплавать ночью, но у них не было специальных осветительных приборов, только два маленьких фонарика. Вильен, механик с «Ле Серкля», согласился сделать для них какие-нибудь фонари.
Она кивнула.
— Хорошо, давай, — она подняла свой стакан. — Sante.
— Sante.
Из Фрихолеса, расположенного в нескольких километрах отсюда на пути к Тихому океану, и Гатуна, находившегося примерно на таком же расстоянии на пути к Атлантическому побережью, никто приехать не отважился. Хисако много танцевала; кроме нее на борту были только две женщины: жена капитана Блевинса, шкипера «Надии», и Мари Булар, младший вахтенный помощник капитана «Ле Серкля».
Они сели за стол; севиш де корвина, тамаль, кариманьолас
[18]
, омары и креветки. Хисако предпочла чичарронес — поджаристые свиные шкварки.
Она поговорила с капитаном Блевинсом; он был единственным человеком на судне, который кое-что знал о Хисако и ее карьере до того, как они встретились, хотя некоторые по крайней мере слышали о ней. У Блевинса было несколько ее последних записей, и она разрешила ему записать два небольших концерта, которые дала здесь во время вынужденной стоянки.
На другой стороне стола спорили Оррик и Брукман. Мандамус, похоже, гадал жене капитана Блевинса по руке. Филипп разговаривал с одним из механиков «Надии». Эндо прилагал все силы, чтобы поддержать беседу со своим коллегой-штурманом.
Хисако старалась не смотреть все время на Филиппа.
Впервые они встретились у него на танкере на такой же вечеринке. Это случилось через несколько дней после того, как закрыли канал. Капитан Эрваль с «Надии» предложил устроить неформальную встречу офицеров всех трех судов, пассажиры тоже были приглашены.
Хисако разговаривала с миссис Блевинс. Жена капитана «Надии» была высокой стройной женщиной, которая всегда хорошо одевалась и никогда не появлялась на людях без легкого, но, очевидно, тщательно наложенного макияжа, однако ее лицо, как показалось Хисако, всегда выражало вежливо скрываемое смущение, как будто все говорили ей что-то неприятное, а она не решалась прервать собеседника или что-то ему возразить.
— Извините, мадам Блевинс.
Хисако обернулась и увидела высокого, темноволосого французского офицера, который сначала смотрел на госпожу Блевинс, а потом взглянул на нее и слегка улыбнулся. Их уже представляли друг другу; его звали Филипп Линьи. Он слегка поклонился, сначала американке, потом Хисако.
— Мадемуазель Онода?
— Да? — вопросительным тоном откликнулась Хисако.
— Вас вызывают по рации. Это из Токио. Некто мсье… Морье?
— Мория, — поправила она, забавляясь его акцентом.
— Он сказал, что это срочно. Он ждет. Я могу вас проводить к рации?
— Да, спасибо, — ответила она. — Это мой агент, — пояснила она миссис Блевинс.
— Мистер десять процентов, да? Задайте ему жару, милочка.
Хисако шла за молодым французом, восхищаясь его спиной и думая о том, как было бы приятно прикоснуться к этим плечам, но тут же остановила себя, подумав, что, должно быть, слишком много выпила.
— Ух ты, подъемник! — воскликнула она. Филипп жестом предложил ей первой войти в маленькую кабинку лифта.
— На современных судах мы становимся… decadent, - сказал он, проходя за ней следом и нажимая верхнюю кнопку.
Она улыбнулась слову «decadent», но потом подумала, что его английский в десять раз лучше ее французского.
В кабине лифта было тесно, и они невольно соприкасались руками. Ее смущало столь близкое соседство. От Филиппа пахло каким-то незнакомым лосьоном или одеколоном. Лифт гудел, и вибрация отдавалась у нее в ногах. Она откашлялась, собираясь что-нибудь сказать, но так ничего и не придумала.
— Радио — это почти то же самое, что и telephone.
Радист уступил ей свое место, она села, и Филипп протянул ей трубку. Стена перед ней пестрела маленькими экранами, лампочками, циферблатами и кнопками; там было еще несколько трубок наподобие телефонных и несколько микрофонов.
— Спасибо.
— Я подожду вас там, на мостике, — сказал он, показав рукой, в какую сторону надо идти; она кивнула. — Когда кончите говорить, повесьте… трубку вот сюда.
Хисако снова кивнула. Из трубки, которую она держала в руке, уже доносился скрипучий голос господина Мории. Филипп Линьи закрыл за собой дверь, а она вздохнула, гадая о том, какое неотложное дело заставило господина Морию разыскать ее даже здесь.
— Хисако?
— Да, господин Мория?
— Слушай, у меня отличная мысль! Я подумал, что если я найму вертолет…
Господин Мория сдался минут через десять, немного успокоенный тем, что управление канала рассчитывает открыть движение в ближайшие дни. Хисако вышла из радиорубки (здесь даже пахнет… электроникой, подумала она про себя) и прошла по короткому коридорчику к освещенному красным светом мостику, где тоже повсюду мигали маленькие лампочки.
