Утром Филипп радировал ей, что, если все будет спокойно, они смогут сегодня ночью поплавать с аквалангами. Она согласилась.
— Пока вроде все спокойно, — сказала она.
— М-м-м, — скептически промычал Брукман.
— Хотя Панама до этого взрыва тоже казалась мирной, — согласилась она, стараясь угадать, о чем думает механик. — И канал — пока не взорвали шлюз… и не утопили это судно в бухте Лимон. — Она пожала плечами. — На третий раз повезет, — сказала она. — Ведь так говорят?
— Говорят, — кивнул Брукман. — Но еще говорят: третий от одной спички не прикуривает. А еще говорят, сперва отмерь — потом отрежь, а кто смел — тот и съел… Вот и выбирайте, что вам больше нравится, — проворчал механик.
— Разве три — несчастливое число? А я думала, что несчастливое — тринадцать.
— Три — для прикуривания. А тринадцать — для путешествия.
— А в Японии несчастливым числом считается четыре.
— Хм, — откликнулся Брукман. — Значит, хорошо, что у нас тут не четыре судна.
— Интересно, а у панамцев есть несчастливое число? — сказала она, продолжая смотреть на холмы. — Мне понравилась Панама. Я имею в виду город.
— Да, там было приятно, — согласился Брукман, рассматривая свои широкие короткие ногти. — Очень… космополитичное местечко.
Помолчав, он добавил:
— Что-то такое могло случиться и у нас дома. Хм, — он оторвался от борта и потер ладони. — Да, грешен человек, и нет ему покоя вовек.
В ответ на ее вопросительный взгляд он подмигнул и сказал:
— И такая есть поговорка.
Она снова уткнулась в книгу.
Она учила его основам игры на виолончели. Он схватывал быстро, хотя играть по-настоящему хорошо никогда бы не смог, даже если бы захотел; его руки были не той формы и, возможно, недостаточно гибкими (но она могла прикасаться к этим рукам). Он начал учить ее нырять с аквалангом. Он был опытным, знающим инструктором, занимались они по-настоящему и всерьез, что было ей особенно приятно. Они плавали и ныряли, а она, чувствуя себя напроказившей девчонкой, исподтишка любовалась его обнаженным гибким мускулистым телом. Они плавали под лодками, осматривали буи, к которым были пришвартованы суда, обследовали дно озера с его затопленными вырубленными лесами, остатками дорог и проложенными когда-то рельсами, плавали вокруг близлежащих островков, кружили над вершинами холмов, скрывшихся под серебристой поверхностью воды.
С ироническим выражением, которое не могло скрыть его увлеченности, он рассказывал, что мечтает когда-нибудь нырнуть с аквалангом в гавани порта Портобело на Атлантическом побережье Панамы; там в свинцовом гробу покоится тело английского моряка Френсиса Дрейка. Вот бы его найти!
Она думала, что это должно случиться, потом вдруг, что этого никогда не случится. Она переживала бурные приступы отчаяния и восторга, не в силах поверить до конца, что она действительно этого хочет, и не в силах перестать думать о нем. Она узнала, что он женат; депрессия. Потом узнала, что они с женой по обоюдной договоренности живут раздельно; восторг. Она выяснила, что Мари Булар, младший вахтенный помощник капитана «Ле Серкля», его не интересует и даже несколько раздражает; восторг. Но потом она узнала, что у них был непродолжительный романчик; депрессия (и досада на себя за депрессию и за то, что она немного ревнует). Затем ее вдруг одолели сомнения: а что, если он голубой; депрессия. Затем она сказала себе, что дружеские отношения — это совсем неплохо, а если он гей, то общение будет тем более непринужденным и может получиться даже очень тесная дружба; притворная радость, напускное смирение.
«Он хорошо относится ко мне лишь потому, что проводит со мной много времени. Он только притворяется. А что еще ему остается делать? Он ублажает меня; я старая и жалкая, и ему даже мысль такая не приходила в голову, а если я сама сделаю первый шаг, он с отвращением отшатнется, ведь по возрасту я гожусь ему в матери. Нет, все-таки я ему нравлюсь, но он не решается об этом заговорить или сделать первый шаг, боясь потерять мою дружбу, тут нужно откровенное кокетство, которое бы его поощрило. Но если я на это отважусь, он может надо мной посмеяться; мне будет стыдно, а тут очень узкий круг людей; это не Токио, не Саппоро, даже не университет… скорее что-то вроде оркестра. Оркестра на гастролях, когда все живут в одном отеле; такое сравнение, наверное, самое подходящее. Нет, лучше ограничиться дружбой, а то…»
Так она металась в замкнутом круге на попавшем в ловушку судне.
Она поправила его пальцы на грифе виолончели, склонившись головой над его плечом. Она стояла сзади, он сидел на стуле в ее каюте. Очередной урок. В очередной раз сладостное мучение.
— Хм-м… а что это за духи?
— «Кантуль», — ответила она, морща лоб над его пальцами, которым она старалась придать нужное положение. — Я их купила в Панаме, помните?
— Ах, да. — Он замолчал, и они оба стали смотреть, как она расставляет его пальцы так, чтобы они в нужных местах зажали струны.
— Когда я был в Японии, — сказал он, — женщины там почти не пользовались духами.
Она улыбнулась, наконец-то ей удалось поставить его руку как надо. Она перешла на другую сторону и принялась за ту руку, которая держала смычок.
— О, мы тоже душимся, хотя, наверное, не так уж много, — сказала она. — А я к тому же очень… вестернизованная женщина.
Она улыбнулась и повернулась к нему лицом.
Так близко! Она почувствовала, как дрогнула улыбка на губах.
— «Кантуль», — кивнул он, выговаривая это слово как она. — По-моему, очень приятные.
Она поймала себя на том, что смотрит на его рот.
Он еще раз понюхал и на мгновение наморщил лоб:
— Нет, опять пропало.
Ее сердце громко застучало. Он заглянул ей в глаза. Ее сердце! Он не может не услышать, он должен почувствовать его сквозь ее грудь, блузку, сквозь свою рубашку, плечо; должен!
Она склонилась ниже над его плечом, чтобы видеть виолончель. Сняла свою руку с грифа виолончели и поднесла к своей шее. Отведя в сторону прядь волос и пальцами отогнув ухо, тихо сказала:
— lei
[21]
.
Они нашли затонувшую лодку, когда фал был почти полностью размотан. Филипп водил фонарем из стороны в сторону, и в какой-то момент, когда он повернул фонарь, они оба увидели, как на темном фоне блеснуло что-то белое. Когда он вновь навел фонарь на это место, перед ними появилась ровная белая линия, край чего-то искусственного. Явное изделие человеческих рук. Филипп обернулся к Хисако, указывая на него рукой. Она кивнула. Когда они подплывали к белому треугольнику, оранжевый фал изогнулся плавной дугой.
Это оказалась открытая лодка без мачты, длиной в шесть или семь метров. Она была сделана из стекловолокна и лежала на дне озера ровно, без видимых повреждений. Изнутри она была заполнена слоем ила толщиной около четверти метра. Интересно, как давно она затонула, подумала Хисако, и насколько точно можно это определить по накопившемуся внутри илу. Очевидно, это была рыбацкая лодка; на носу из-под ила проступали змеящиеся веревки, а посредине, словно пучок странных ячеистых водорослей, колыхался край сети. Филипп подплыл к корме и обнаружил подвесной мотор, который они сначала не заметили, потому что он был совершенно черный и сравнительно маленький. Филипп возбужденно указал на него.
