Стоявшие в углу пятеро степняков — путы и мешок наготове, другое оружие онгоны приказали оставить — не успели понять ничего. Последний уцелевший из них долго потом рассказывал, что ему довелось встретиться с Хурай-Ла, вечно голодным демоном земли — и чудом выжить…
Удар. Треск. Сенсорный шлем расколот на куски. Голова онгона, пытавшегося примерить его восьмилетней Паулине — тоже. В лепешку. Тело сползает по стене, дергая восьмипалыми конечностями. Гигантский демон в семейных трусах до колена перемахивает одним прыжком комнату и набрасывается на другого онгона — единственного вооруженного из пришельцев. Ружье, напоминающее подводное, падает под ноги степнякам. Следом восьмипалая рука — оторванная. Длинные суставчатые пальцы шевелятся, как лапы раздавленного паука.
Последний приказ умирающего мозга швыряет нукеров в атаку. Они наваливаются на Кремера, хватают за руки — с тем же успехом можно хватать танк за гусеницу, а самолет за пропеллер. Девчонки визжат не переставая, перекрывая хрипы умирающих степняков.
В комнате светлеет — что-то полыхнуло на улице. Там, снаружи — беспорядочная пальба, взрывы, вопли.
Мыслекоманда онгона прекращает действовать, уцелевший кочевник проскальзывает в дверь, баюкая сломанную руку. Кремер не обращает внимания. Медленно приходит в себя, достает оружие, отдергивает занавеску. Сирены общей тревоги молчат, но и так ясно — враги в Девятке.
Много врагов.
Крики на лестнице. Выстрелы. Кремер бросается туда.
9
Светлане Мозыревой, главе администрации ЗАТО и жене генерала Таманцева, исполнилось тридцать четыре года. И монашкой она не была. Но все минувшие ночи спала не с мужем, в другой комнате — да и вообще для обозначения их отношений после известного расширенного совещания больше всего подходил термин «холодная война».
Шансов на победу в этой войне г-жа Мозырева не имела. Ни одного. И она сама прекрасно понимала это. Но капитулировать не спешила, в слепой и нерассуждающей надежде, что произойдет нечто, способное вернуть на Девятку прежнее двоевластие… Не происходило ничего.
Былые соратники г-жи по администрации быстро разобрались, куда и откуда дует ветер — и развернули паруса в соответствующем направлении. Г-жа Мозырева знала точно, что в подготовке пространного, на двадцати страницах, приказа комендатуры о всеобщей воинской обязанности (для девочек тоже!) с семнадцати лет — принимали самое активное участие и ее сотрудники.
Мягкие попытки мужа объяснить, что это единственный выход, позволяющий выжить среди народа воинов, учащих детей держать оружие с младенчества, г-жа Мозырева принимала в штыки. Ни разу не выезжавшая в нынешнюю степь, она сохранила уверенность в подавляющем превосходстве техники и оружия Девятки над смешными игрушками начала железного века… Воевать должны профессионалы, а гражданскому населению Девятки надлежит под их охраной нести идеи демократии в степные кочевья. Разве степным женщинам не ясно, что быть единственной женой у мужа гораздо лучше? И неужели их мужьям не понять, что спорные пастбища и источники проще делить за столом… тьфу… на кошме переговоров? Если не ясно и не понятно — то исключительно для разъяснения этих истин, и ни для чего другого, можно (и нужно!) использовать тяжелую технику и легкое стрелковое оружие…
…Она проснулась медленно и тяжело, она всегда просыпалась так, и вышла в гостиную, тускло освещенную аварийкой, — не понимая, что ее разбудило, и, давя зевок, готовилась сказать Таманцеву, что…
…Таманцев медленно сползал по стене. ПСМ валялся у ног. Правая рука скребла по обоям, пятная кровью. Изо рта тянулась красная струйка — густая, тягучая… Генерал умирал. Низкорослый кочевник — окровавленный бронзовый нож в руке — обернулся. Гнилозубо ощерился — парижский черный шелк ночного наряда г-жи, в котором она из вредности каждый вечер следовала мимо мужа в свою спальню — сразил наповал неискушенного сына степей…
Гортанный окрик из прихожей — степняк ответил чем-то неразборчиво-радостным. И бросился на Светлану Ивановну. Она опрокинулась назад, на ковер. Ударилась затылком. Закричала. Крик ушел в пустоту. Парижский шелк трещал и рвался под жадными руками. Отвратительно воняло чем-то кислым. Ноги степняка в штанах из плохо выделанной шкуры раздвигали ее пухлые колени, рука торопливо возилась со шнуровкой мотни, другая грубо и больно мяла грудь г-жи Мозыревой.
Через секунду-другую она опомнилась от падения, и попыталась спихнуть с себя нукера, весящего, наверное, раза в полтора меньше ее… Удар в лицо. Второй, третий. Разноцветные пятна перед глазами. Рот солонеет кровью. Она что-то пытается сделать — уже больше по инерции… Маленький жесткий кулак врезается в брюшину — и еще, и еще, — она задыхается, и почти не чувствует, как ее ноги раздвигаются навстречу жадному напору, и как к ним, возящимся на паркете, торопливо подбегают двое… Еще две пары рук вцепляются в остатки белья. И в тело.
Ей больно. И страшно. Парижские кружевные трусики намокают горячей мочой. Но ее кавалеры не из брезгливых…
10
Черпаки гибли, как и жили, — бессмысленно.
К казармам, окружавшим плац гигантской буквой «П», прорвалось меньше трех тысяч нукеров. Обитателей желто-серых трехэтажных зданий оказалось вдвое больше. Но, в основном, то были не воины…
Лучшие бойцы давно ушли добровольцами в Отдел, или в службу быстрого реагирования, или подались в контрактники, или сложили головы в степи.
Остались всегда голодные и всегда сонные черпаки. И дедушки, следующая фаза их развития, — сытые, но тоже вечно сонные. И те, и другие любили бить и издеваться — просто первые терпеливо ждали своей очереди. И те, и другие могли при случае убить, не особо терзаясь моральной стороной дела. Но гибнуть сами — не желали ни под каким видом. Категорически. Ни за какую цель, ни под каким знаменем. Не желали до дезертирства, до самострела…
Сейчас их убивали.
В подожженных казармах царил ад. Нелепые фигуры в трусах и майках метались панически, без цели и смысла, — и гибли под мечами и стрелами. О том, чтобы организовать отпор, добраться до оружейных комнат, подумали считанные единицы, — но их смяла обезумевшая толпа. Кочевники убивали деловито и быстро, как мясники на бойне. И в это же время — не степняки, свои — за взломанными дверями торопливо пихали в мешки банки с тушенкой…
Срочники должны были погибнуть. До последнего человека.
Но все изменилось. Степные воины на миг остановились, и опустили оружие, и замерли, с недоумением глядя вокруг, словно не понимая: как и зачем они здесь оказались?
Никто не успел воспользоваться их замешательством. Впрочем, долгим оно не стало, доведенная до автоматизма выучка нукеров Сугедея сделала свое дело — нападение продолжилось. Но теперь всё происходило иначе. Степняки почти не обращали внимания на мечущихся в панике людей — убивали, только когда те сами подставлялись под удар. Зато тащили все, что подвернется под руку, увязывали в узлы, вьючили на лошадей…
