— Твой голос почти совелшенно не слышен в этой толпе, — сказал Марсель. — Если хочешь, чтобы тебя услышал этот доктол Плоктол…
— Проктор, — сказала Лисе.
— Ну да, я так и сказал, — сказал Марсель. — Тебе тлебуется что-то гломкое. Наплимел, вот это. — Марсель показал трубу. — А еще надо снять дулацкую плищепку с носа.
Лисе посмотрела на его инструмент:
— Я не могу позвать доктора через эту штуку.
— Нет, — сказал Марсель. — Но я могу сыглать что-то, и он поймет, что ты здесь.
— Например что?
— Не знаю. Есть какая-нибудь песня доктола Плоктола? Или песня Лисе?
Лисе покачала головой.
Марсель склонил голову набок:
— А какая-нибудь песня того места, где ты живешь?
— Песня Пушечной улицы? — сказала Лисе. — Мне кажется, такой нет.
— Ну ладно, — вздохнул Марсель и задумался. — Хочешь булку с сылом бли?
Лисе внимательно посмотрела на трубу в руках Марселя. «Мысли — это всего лишь мысли, — подумала она. — А мечты — всего лишь мечты. Но возможно…»
— Ты не мог бы одолжить мне твою тлубу… то есть трубу, конечно? — спросила она.
Марсель посмотрел на нее, потом на свою трубу. Задумался. Кивнул и протянул трубу ей. Она приставила мундштук к губам. Сосредоточилась, забыла про звуки «ж-жик!», «хлюп!» и «ура!», которые носились вокруг. Да, как раз о таком она и мечтала. Не о месте, где людям отрубают головы, но, по крайней мере, о месте, где так же много народу…
Лисе поставила пальцы на вентили и стала дуть. Первый звук был осторожным, пробным. Второй — фальшивым, некрасивым. Третий — не таким, каким она его задумала. Но четвертый был точно таким, как надо. И пятый тоже. Марсель одобрительно закивал, когда шестой звук полетел отчетливо и мощно в синее вечернее небо над площадью Революции в Париже. Странная мысль, но никто, кроме тебя и меня, не знает, что впервые во Франции, а также и во всем мире сейчас звучала песня, известная каждому норвежцу: «Да, мы любим этот край».
Мелодия заглушила все другие звуки на площади, и толпа замолчала, прислушиваясь. Даже палач на эшафоте, получивший из-за своей эффективности прозвище Кровавый Колодец, остановился, навострил уши под черным капюшоном и почесал живот, напоминавший размерами бочку. «Приятная мелодия, — подумал он. — Не хватает только… добавить бы что-нибудь… аккордеон, что ли?» Но тут Кровавый Колодец забыл о своих странных фантазиях, потому что мужчина, голова которого торчала из отверстия гильотины, этакая длинная жердь в странных очках, как будто приклеенных к его голове, закричал на неизвестном языке:
— Булле! Лисе! Здесь! Я здесь, наверху!
Лисе перестала играть и заозиралась, сердце ее учащенно забилось. Она сразу узнала этот голос. Звук «р» прокатился, словно заработала старая газонокосилка. Это был доктор Проктор! Она стала подпрыгивать, чтобы понять, откуда исходят крики.
Марсель хлопнул ее по плечу. Она обернулась.
— Садись ко мне на плечи и сможешь все увидеть, — сказал он.
— Выдержишь? — сказала Лисе и скептически посмотрела на тщедушного мальчика.
— Выделжу, — сказал Марсель и наклонился.
Лисе уселась ему на плечи, и Марсель, покачиваясь, выпрямился.
— Я здесь! — продолжал кричать доктор Проктор. — Быстрее сюда! Время не ждет!
— О нет!.. — в отчаянии закричала Лисе.
Вверху на эшафоте она увидела худого как щепка мужчину с жидкими всклокоченными волосами над парой закопченных мотоциклетных очков. Он кричал на непонятном языке, предположительно норвежском.
— В чем дело? — простонал Марсель.
— На эшафоте доктор Проктор! Ему же сейчас отрубят голову! Надо его спасти!
Лисе изогнулась, соскользнула со спины Марселя и побежала вперед, расталкивая людей.
— Нельзя! — крикнул Марсель. — Тем, кто пытается помешать отлубать головы, самим отлубают головы.
Но Лисе уже ничего не слушала, она прокладывала себе дорогу в толпе.
С эшафота прогрохотал сиплый вибрирующий голос Кровавого Колодца:
— Народный суд приговорил доктора Виктора Проктора к лишению головы за то, что он препятствовал лишению головы вот этого парня…
Кровавый Колодец сунул руку в корзину, поднял за волосы голову и показал ее почтеннейшей публике.
— …недавно скончавшегося графа Монте Криспо!
Толпа восторженно закричала.
Лисе уже почти добралась до эшафота, когда какая-то высокая фигура загородила ей дорогу.
— Пожалуйста, пропустите меня! — громко крикнула Лисе и дотронулась трубой до плеча.
Фигура медленно повернулась, посмотрела на Лисе сверху вниз и просипела голосом, похожим на ветер в пустыне:
— Эй, на корабле! Вот ты где! Дай-ка я тебя обниму!
Лисе почувствовала, как все внутри заледенело. Кровь остановилась, язык омертвел, даже время, казалось, перестало двигаться, когда пара тонких, но крепких, как стальной трос, рук обвилась вокруг нее. На нее обрушился запах грязных носков.
Кровавый Колодец бросил голову графа Монте Криспо назад в корзину, надел поверх капюшона очки и стал читать:
— Суд должен сказать о приговоренном нижеследующее. Доктор Проктор — достойный человек и умеет хорошо защищаться. Но сегодня он избрал неверную тактику защиты в суде: он упрямо повторяет снова и снова как аргумент, что это он изобрел ванну времени, которая…
Собравшиеся громко засмеялись. Кровавый Колодец, переждав смех, продолжил чтение.
Все это время Лисе пыталась вырваться из железных объятий высокой женщины.
— Отпусти! — крикнула она, но женщина крепко держала ее за руки.
— Спокойно, дитя, — прошептала женщина ей в ухо. — Давай вместе насладимся финалом. После этого изобретение станет полностью моим, неужели ты до сих пор не поняла?
У нее были те же острые зубы и густо подведенные черным глаза, что и раньше, но Лисе напугало безумие в глазах Распы — такой она ей не снилась в самых жутких кошмарах.
— Ну что, Лисе? Пытаешься спасти этого несчастного там, наверху? — Распа кивнула в сторону эшафота и доктора Проктора, который в полном отчаянии смотрел на толпу.
Тем временем Кровавый Колодец все читал и читал приговор, так что публика заскучала и начала свистеть.
— Ой, — простонала Лисе. — Ну, если они отрубят ему голову, я вернусь на машине времени на пару часов назад и спасу его.
Распа засмеялась и покачала головой:
— Не так легко изменить историю, как вы, идиоты, думаете. Неужели до тебя еще не дошло? Даже Виктор не понимает, что изменить происшедшее невозможно, если только ты не пожертвуешь собственной жизнью. Или ты уже забыла, что я сказала вам тогда в магазине? История высечена в камне, и изменить высеченное в камне можно лишь ценой собственной жизни.
