— Пусть поиглает на тлубе! — крикнул голос. — Мы хотим слушать музыку! Такую, как была ланьше по восклесеньям.
На площади Революции наступила гробовая тишина. Кровавый Колодец уставился на собравшихся, его лицо перекосила гримаса, но никто этого не увидел из-за капюшона.
— Кто это? — прорычал он.
— Это я, — ответил голос. — Малсель.
— Малсель? — повторил Кровавый Колодец. — Малсель, ты у меня сейчас получишь…
— А я согласна с Марселем! — прозвучал другой голос. Он был хриплый и напоминал ветер в пустыне. — Мы хотим услышать песню до конца. Эту «Марсельезу»!
Кровавый Колодец онемел. Он посмотрел на странную черноволосую ведьму в черном пальто.
— Песню хочем послушать! — прозвучал голос вдали, потом раздался визг двух свиней.
— И мы хочем! — крикнул женский голос.
— И мы! Играй «Марсельезу», парень!
Кровавый Колодец повернулся к двум стражникам.
— И-эх! — сказал он.
Потом зло кивнул, и они выпустили Булле. Тот не заставил себя упрашивать, поднял трубу и начал играть. Уже в середине первого куплета люди стали подпевать. Сначала осторожно, потом все громче.
У тебя нет на носу французской прищепки, поэтому я переведу:
На нас поднялась тирания,
Взнесен окровавленный стяг.
Булле запрыгнул на гильотину и оказался над головами доктора Проктора и Лисе, которые тоже громко подпевали:
К оружью, граждане! Вперед, плечо с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Слова захватили людей, и, хотя Булле перестал играть, они не умолкали. В мощном пении многих людей Булле отчетливо слышал три голоса. Светлый тоненький, без звука «р». Хриплый, похожий на ветер в пустыне. И хриплый вибрирующий голос Кровавого Колодца за спиной.
— Давайте отпустим всех приговоренных к смертной казни! — крикнул Булле, когда песня смолкла. — Мы не хотим больше смерти. Чего мы хотим?
— Чего мы хотим? — крикнули собравшиеся на площади Революции.
— Скажите «Ж»! — крикнул Булле.
— Жэ-э-э-э!
— Скажите «И»!
— И-и-и-и!
— Скажите «В»!
— Вэ-э-э-э!
— Скажите «И»!
— И-и-и-и!
— Что получилось?
— ЖИВИ! — ответила толпа. — ЖИВИ! ЖИВИ!
Булле был сейчас настолько увлечен, возбужден, экзальтирован и лирически настроен, что испытывал насущную потребность в пении. Поэтому он запел:
Жизни скажем — да, да!
Смерти скажем — нет, нет!
Кровавый Колодец подбежал к гильотине, отпер замок, выпустил Лисе и доктора Проктора, стряхнул с их одежды грязь и заботливо спросил, все ли у них в порядке. Конечно, все было в порядке, потому что они тут же бросились к парню в генеральской форме, схватили его под руки и понесли, а он продолжал петь:
Жизни скажем — да, да!
Перед эшафотом люди пели, танцуя и подпрыгивая. Подобного ликования площадь не видела даже во время самых кровавых и удачных воскресных казней. Кровавый Колодец почувствовал удивительное тепло, почти радость при взгляде на них. Веселье продолжалось, его было не остановить. Было что-то раздражающе захватывающее и пленительное в этом пении. Поэтому, когда радость добралась до его горла, Кровавый Колодец сделал то, чего не делал никогда раньше за все время своей карьеры самого страшного палача Парижа. Он сорвал капюшон и показал собравшимся свое лицо. И как по команде, прервалось пение. Все с ужасом уставились на Кровавого Колодца. Потому что красавцем его никак нельзя было назвать. Но вот он широко улыбнулся и запел раскатисто:
Жизни скажем — да, да!
И праздник покатился дальше. Люди словно обезумели и стали петь любые слова — «банан», «труба», «башня», — лишь бы там была буква «а». Они даже не заметили, как три человека исчезли с эшафота и пошли в сторону всеми проклятой тюрьмы Бастилия. Люди продолжали петь, танцевать и обливать друг друга красным вином. Завтра утром большинство из них ничего не вспомнят, проснувшись с больной головой, болями в горле и в ногах. Но Кровавый Колодец будет помнить. Всю оставшуюся жизнь он будет петь сам и научит песне своих детей и внуков, которые разбредутся по свету, переселятся в Англию, Германию, а кое-кто и на север, в далекое тесное ущелье, продолжая нести людям песню о радости жизни.
— У вас найдется мыло для путешествий во времени? — переведя дух, спросил доктор Проктор.
Он, Булле и Лисе обогнули Бастилию и углубились в лабиринт кривых улочек Парижа. Булле и Лисе не знали, где они находятся, но профессор, по-видимому, легко ориентировался среди по-воскресному тихих улиц и переулков города.
— У меня есть немножко, — сказала Лисе. — Но мне кажется, на троих не хватит. Не забудьте, что мне пришлось кое-куда заехать по дороге.
— И у меня есть немножко, — сказал Булле. — И мне тоже кажется, что на троих не хватит. Не забудьте, что и мне пришлось кое-куда заехать по дороге.
— Будем надеяться, что ваших запасов нам хватит, — сказал доктор Проктор, когда они свернули за угол. — Вы встречались с Жюльет? Она ждет в пансионе?
Они не успели ответить, потому что доктор Проктор остановился так резко, что Булле и Лисе столкнулись с ним.
— О нет! — простонал профессор. — Кто-то утащил мою ванну — машину времени. Смотрите!
Но смотреть было не на что, он показывал на пустынную площадь с несколькими фруктовыми ларьками без продавцов.
— У кого-то появилась новая ванна, — пробормотал Булле. — Что будем делать?
— А где твоя ванна, Булле? — спросила Лисе.
— Она по адресу, который ты написала на письме в бутылке, ты ведь туда отправилась, — сказал Булле. — В Пастилии. Кстати говоря, ты выбрала странное место — скотный двор.
— Я перепутала Пастилию и Бастилию, — ответила Лисе. — Если у нас мало мыла для путешествий во времени, надо добраться до места раньше, чем кончит пениться мыло. Но как? У нас ведь нет свиней.
— Каких свиней? — хором спросили профессор и Булле.
— Забудьте, — вздохнула Лисе, решив, что на объяснения нет времени. — Так что мы делаем?
— Да, что мы делаем? — хором крикнули профессор и Булле.
Трое друзей в растерянности посмотрели друг на друга.
