— Разумеется, — в ее голосе позвякивали льдинки. — Томас?
Том поспешил убраться вместе с мисс Пройслер. Грейвс обождал, пока они не скроются из виду, а потом, качая головой, обратился к Могенсу:
— Беру свои слова обратно, Могенс. Ты не забился в дыру. Ты был в аду.
— У мисс Пройслер есть свои достоинства.
— Но их надо долго искать, не так ли? — язвительно заметил Грейвс.
Могенс проигнорировал его выпад.
— Надо как можно быстрее отправить ее обратно, — сказал он. — Я не хочу, чтобы с ней что-нибудь произошло.
— Какое тебе дело до этой женщины? — недоуменно спросил Грейвс. — Как мне кажется, ты ей ничего не должен.
— Возможно. И тем не менее я не хочу, чтобы с ней что-то случилось.
Грейвс опять долго молчал, пристально глядя на Могенса, и тот поневоле задумался, что он такого сказал. Потом тряхнул головой, словно сбрасывая мысли, и спросил:
— Тебе только хотелось избавиться от мисс Пройслер или ты действительно намерен что-то обсудить со мной?
Вместо ответа Грейвс подошел к нише и повернул голову Бастет, чтобы открыть потайную дверь. Каменная плита со скрипом начала отъезжать в сторону. Могенс ожидал, что оттуда хлынет поток клубящейся тьмы, но вместо этого из узкого прохода полился мягкий желтоватый свет.
— Я велел Тому установить несколько дополнительных лампочек, — сказал Грейвс, заметив его удивление.
— Зачем?
— У меня такое впечатление, ты не слишком жалуешь темноту. И здесь уже не так опасно. Том разгреб завалы, но не волнуйся, с потолка отвалилось всего лишь несколько кусков. Не хочу, чтобы ты покалечился.
— Эта опасность мне не угрожает, — ответил Могенс, раздраженно взирая на Грейвса. — Я туда не войду.
— Но мне казалось, мы договорились… — оторопело проронил Грейвс.
— Что я помогу тебе, да, — Могенс кивнул головой в сторону лаза, — но не в этом.
Растерянности в глазах Грейвса еще приумножилось.
— Но ты… — Он еле заметно покачал головой, потом сразу четко кивнул. — А, понимаю. Но, боюсь, одно без другого невозможно. Видимо, я до сих пор все еще недостаточно ясно выражался. Я верю, мы уже близки к разгадке, Могенс. Нам нужны только доказательства.
— Нет, — решительно возразил Могенс.
Лицо Грейвса потемнело от гнева. Но он овладел собой, хоть это и стоило ему большого труда.
— Надеюсь, ты еще изменишь свое решение, — натянуто сказал он.
— Вряд ли. А теперь позволь мне идти. Я с удовольствием сниму это дурацкое одеяние.
До сего дня рацион питания в лагере ограничивался сытным завтраком и еще более обильным ужином, которые Могенс и его коллеги потребляли каждый в своем жилище. Могенс полагал, чтобы экономить время — спуск и подъем в подземный храм всякий раз занимал не менее четверти часа. Том неукоснительно придерживался графика, который установил Грейвс для запуска и отключения генератора — но больше потому, что это превосходило бы даже граничащие с фантастикой способности Тома, чтобы наряду со всеми работами, которые он выполнял, еще и успеть приготовить третью горячую трапезу и разнести ее по четырем домам.
Сегодня завтрак Могенса состоял всего лишь из двух чашек чуть теплого горького пойла, которое Уилсон упорно называл кофе. Так что к полудню Могенс сидел с урчащим от голода животом и в соответствующей пропорции упавшем настроении над своими талмудами. И в это время снаружи раздался нервирующий металлический звон, чуть ли не удары гонга, только более жестяной.
Могенс оторвался от чтения, не потому что придал этому грохоту какое-то значение, а просто из раздражения. Однако его недовольство относилось скорее не к помехе в работе, а было досадой на самого себя. Он уже битых два часа, а то и больше, корпел над книгами, которые Грейвс привез с собой из университетской библиотеки Аркхама, и тщетно пытался извлечь хоть какой-то смысл из начертанных рисунков и знаков.
Разумеется, слова он понимал. Он мог даже составлять их в предложения и что-то там разбирать, однако того идущего глубже, почти мистического постижения жутких посланий, скрытых за вроде бы безобидными словами, больше не возникало. Мрачная тайна, прежде открывавшаяся ему при чтении древних манускриптов, теперь ускользала от него. Ни одна книга не хотела с ним говорить.
А возможно, он перестал их слышать.
Могенса терзали сомнения. С каждой секундой росла его уверенность, что он снова совершил ошибку, пойдя навстречу Грейвсу и оставшись. Аргументы Грейвса были, конечно, убедительны, против них нечего было возразить, как и не было ничего, что бы говорило против того, чтобы оставаться ему здесь и разгадать загадку тех тварей, которые убили Дженис и обратили в прах его жизнь. И все-таки! Глубоко изнутри пробивался настойчивый голос, который нашептывал, что ему надо убираться отсюда, что Грейвс отнюдь не поведал ему всей правды и что за всем этим скрывается еще одна, намного более опасная тайна. И что он в опасности, в страшной опасности, которая растет с каждой минутой, пока он здесь. Это вовсе не было невнятным чувством, нет. Это было абсолютным непосредственным знанием, которому не требовалось каких-либо обоснований. Нечто притаилось и подстерегает там, внизу, за запертой дверью.
Между тем Могенс сознавал, что он крайне необъективен к Грейвсу. То, как Грейвс разоткровенничался утром, в некоторой степени застало его врасплох, однако с каждой утекающей минутой недоверие Могенса возрастало. И не имело никакого значения, считает ли он поведение Грейвса порядочным или нет. Правдой являлось то, что он не желал быть к нему справедливым. Что-то в нем сопротивлялось против того мгновения, когда он однажды окончательно признается себе в несправедливости по отношении к нему. Грейвс был неправ только в одном пункте: все последние девять лет он жил не только скорбью по Дженис, но в той же мере жизненные силы ему придавала ненависть к Джонатану Грейвсу. И он не был готов от нее отказаться.
Бряцающий звук повторился, на этот раз он звучал нетерпеливо, почти гневно. Могенс бросил последний взгляд в раскрытый фолиант — на этот раз даже буквы показались ему бессмысленными, они складывались в путаную цепочку знаков и символов, которые начинали непостижимым образом двигаться, как только он задерживал на них взгляд, — отказался наконец от лишенного смысла занятия и захлопнул книгу. Может быть, он просто слишком многого требовал от себя. Как бы то ни было, сегодня он узнал такие вещи, которые не только представили девять лет его жизни в другом свете, но и пошатнули всю картину мира. И что теперь? Разве мог он просто отмахнуться и перейти к рутинным делам, будто ничего не произошло?
По всей очевидности, ответом на этот вопрос должно бы быть решительное «да», но это казалось столь абсурдным, что он сам себе покачал головой, поставил книгу на полку и направился к двери.
