— К несчастью, шериф Уилсон категорически против того, чтобы ты и очаровательная мисс Пройслер нас слишком рано покинули, — сказал он и поднялся. — Но не бери в голову. Я более не стану убеждать тебя делать то, чего ты сам не хочешь. — Он повернулся к выходу, сделал два шага и снова остановился, обернувшись к Могенсу. — Подумай еще раз, Могенс. Я просто не могу себе представить, что ты на самом деле хочешь упустить возможность выяснить, почему Дженис погибла.
С ужином мисс Пройслер превзошла саму себя. Но кроме Тома никто не смог этого оценить. Грейвс, как обычно, вообще не ел, правда, покорился судьбе и составил им компанию с чашкой кофе. Могенс же вяло ковырялся в своей тарелке, так что едва не лишил аппетита саму мисс Пройслер. Она ничего не сказала, но бросала на него такие выразительные взгляды, что Могенс наконец не выдержал и решительно отодвинул от себя тарелку, сославшись на недомогание — объяснение, которому мисс Пройслер нисколько не поверила, но сделала вид, что принимает его. Один лишь Том проглотил не только свою порцию, но и порцию Могенса, когда тот пододвинул ему тарелку и пригласительно кивнул. Не в пример обычному, Грейвс на этот раз не откланялся сразу, как только Том проглотил последний кусок, напротив, он даже отозвался, когда мисс Пройслер без надежды на успех покачала в его сторону кофейником, — поднял пустую чашку и позволил себе налить еще кофе.
— Что с вами, доктор? — спросила мисс Пройслер, делая отчаянную попытку разрядить обстановку. — Только не говорите, что сегодня утром проснулись и как по мановению волшебной палочки излечились от недужного усердия в работе!
— Совсем наоборот, мисс Пройслер, — ответил Грейвс, сделав небольшой глоток кофе. — Боюсь, что у нас с Томом впереди длинная ночь. По определенным причинам мы можем начать работу только около полуночи, и подозреваю, она затянется до утра.
— Это не слишком разумно, доктор Грейвс, — заключила мисс Пройслер. — Разве вы не знаете, что сон до полуночи самый здоровый? — Она неодобрительно покачала головой и вдруг насторожилась: — Томас и вы?
— Профессор Ван Андт решил больше не принимать участия в нашей работе, — пояснил Грейвс.
Мисс Пройслер окинула Могенса удивленным взглядом:
— Это правда, профессор?
— Я завтра уезжаю, — подтвердил Могенс. — То есть как только шериф даст разрешение.
— О, — выдохнула мисс Пройслер полной грудью. По непонятным Могенсу причинам она казалась разочарованной. — Вы так внезапно решили с отъездом!
— Мне здесь больше нечего делать, — ответил Могенс. Говоря это, он смотрел не на мисс Пройслер, а на Грейвса, но ни один мускул на лице доктора не дрогнул. — Надеюсь, вы последуете за мной? — на этот раз он обратился непосредственно к ней.
— Е… естественно, — запинаясь, сказала она. — Правда, это несколько неожиданно, но нет проблем.
«Странно, — подумал Могенс. — Звучит так, словно проблема есть. И притом немалая».
— Том отвезет вас и профессора Ван Андта на вокзал в Сан-Франциско, — вмешался Грейвс, жестом отметая возражения. — Не волнуйтесь, с шерифом Уилсоном дела я улажу. — Он отхлебнул еще кофе и бросил Могенсу быстрый непонятный взгляд, прежде чем продолжить, обращаясь к мисс Пройслер: — Надеюсь, вы нашли вашу кошечку?
Лицо мисс Пройслер омрачилось.
— Я начинаю серьезно беспокоиться о Клеопатре. Она никогда не пропадала так надолго. Но ведь здесь все так ново и непривычно ей, естественно, она хочет все исследовать.
— Может быть, вам надо поставить блюдечко с молоком перед дверью? — предложил Грейвс. Он сделал еще глоток, не преминув насмешливо глянуть на Могенса через край чашки.
— Да-да, так я и сделаю, — оживилась мисс Пройслер.
Могенс так резко вскочил, что мисс Пройслер испуганно посмотрела на него.
— Куда вы, профессор?
— На улицу, — рявкнул Могенс. — Искать Клеопатру.
Он видел сон. В отличие от нормального сновидения, здесь он осознавал, что спит и видит сон, и как будто этого было еще недостаточно, он сознавал даже причину этого ночного кошмара. Не кто иной, как Грейвс, был виновником этого. Именно он своим беспардонным вопросом под конец разговора не только вызвал самые страшные моменты его жизни, но и оживил Дженис, то есть тоску по ней. Так что не было ничего удивительного, что в этом сне он снова лежал, растянувшись в кровати в этой лагерной хижине, полностью одетым и даже в ботинках. Но теперь он был не один. Дженис стояла в ногах. Дженис, с ее копной волнистых рыжих волос, меланхолическими глазами и хрупкими чертами. На ней было то же самое платье, как в ту, определившую его судьбу, ночь. Он даже чувствовал легкий запах гари с примесью чего-то другого, чужеродного. Какой-то гнилостный запах, такой слабый, что он скорее угадывался, чем ощущался.
Одна часть его сознания реагировала панически на присутствие Дженис, но другая — на данный момент большая часть — занималась анализом со смесью чисто научного интереса и своего рода удовлетворением, что его воображение хранит образы с такой точностью. На Дженис было красное платье, в котором он видел ее в самый последний раз, и его она носила всегда в его видениях. Воспоминание о Дженис было так непреложно связано с этим красным платьем, что никаких других за все время их отношений в его памяти не существовало. И ее прическа была той же: ухоженная и в то же время буйная рыжая грива, непослушно ниспадавшая за плечи и в то же время выглядевшая так, будто она только что вышла из-под рук парикмахера. Весь облик Дженис излучал завораживающую силу, так контрастирующую с ее грациозной фигуркой и нежным голосом. Разумеется, Могенс сознавал, что этот призрак Дженис был идеализированным и не соответствовал реальности. И все же нельзя было упрекнуть подсознание, что оно слишком ограничено, выдавая один и тот же образ. Это была Дженис, однако не Дженис девятилетней давности. Почти десятилетие, минувшее с той ужасной ночи, не прошло для нее бесследно. Она повзрослела, и в ее женской зрелости было больше прелести, чем хранила память Могенса.
В своем сне Могенс попытался встать или хотя бы приподняться на локтях, но все его члены были словно парализованы. Все, на что он был способен, это неподвижно лежать и смотреть на свое воспоминание, обретшее форму. И этот воплощенный образ приближался к нему. В его мозгу забили колокола страха, хотя, чего именно он боялся, Могенс не мог бы сказать. И явно не только воспоминаний о той жуткой ночи. Страшная боль и еще более ужасное ощущение собственной беспомощности неизгладимо врезались в его память, но все-таки прошло почти десять лет, и любая боль, которая не убила или в буквальном смысле не свела с ума, не может так долго мучить с той же остротой. Ту сцену он пережил в своих снах бессчетное количество раз, снова и снова, и снова. Как во сне, так и на грани пробуждения, просыпаясь в холодном поту, с учащенным сердцебиением и с диким криком. О да, он знал этот страх, который приносили воспоминания. Но сейчас все было по-другому. То, что он чувствовал, не было страхом перед ушедшим, это было предчувствием, даже твердым знанием того, что предстоит. Скоро. Неминуемо. Страшно.
