А видение Дженис тем временем приближалось, словно скользя, не совершая шагов — и это утверждало Могенса в том, что он спит, если и оставались какие-то сомнения. Страх все-таки взорвался в нем, не поддаваясь увещеваниям разума, что это всего лишь кошмар. Горечь собралась под языком, тело не повиновалось. Он собрал все силы, чтобы разорвать невидимые путы, сковавшие его. Тщетно. Страх нарастал.
И вот жуткое нечеловеческое шествование галлюцинации прекратилось. Призрак, проскользнув невидимым шагом, остановился и смотрел на него глазами Дженис, глазами Дженис на лице Дженис, и ни глаза, ни лицо Дженис не были ее глазами и лицом. Это была маска, не что иное, как совершенная мимикрия неведомой твари, которая проглядывала сквозь мертвый кокон вылупившейся личинки, чтобы настичь жертву и отрезать ей все пути к отступлению.
Распознать маску значило разоблачить ее. Лицо Дженис не то чтобы в действительности изменилось, но каким-то отвратительным образом вдруг сползло, словно утратило опору в реальности и теперь все больше соскальзывало в другое измерение, где живет безумие, порождающее кошмары. Глаза Дженис вдруг наполнились чернильной чернотой, а под оболочкой закопошились личинки.
— Почему ты бросил меня в беде, Могенс? — вопрошало лицо, которое все еще пыталось оставаться Дженис. — Я тебе доверяла, а ты оставил меня в беде.
Голос тоже больше не был голосом Дженис. Никакого подобия, более того, он вообще не имел ничего общего с человеческим голосом. Какое-то бульканье и хрипы, как будто болото, обступавшее жилище, вдруг нашло путь к самовыражению. Призрак поднял руки, но движение не было доведено до конца, потому что пальцы начали таять, превращаясь в белое месиво кишащих червей и личинок, которое еще какое-то время держало форму, будто неведомая сила понуждала к этому, а потом вдруг рассыпалось ему в ноги.
Понимание того, что то же самое сейчас произойдет и с лицом, было выше человеческих сил. Могенс возопил так, словно его грудь пронзил пылающий меч, извернулся и упал с узкого ложа. Он с такой силой ударился лицом о пол, что от боли у него помутилось сознание. Через секунду он уже чувствовал на губах кровь. Перевернувшись, он краем глаза уловил тень, скользящую к нему вокруг кровати, тень с рассыпавшимися пальцами и тающим лицом, которая вещала голосом болота.
С силой приговоренного к смерти Могенс вскочил на ноги. При этом так ударился бедром о край стола, что пошли круги перед глазами. Взвыв от боли, опершись рукой о стол, он в панике похромал дальше, распахнул дверь и вывалился наружу.
Холодный воздух ударил ему в грудь. Он зашатался, в последний момент вспомнил о трех ступеньках, отделявших вход в дом от болотистой площади, и каким-то образом не растянулся во весь рост в трясине, только, суча ногами, в причудливом кульбите приземлился на колени. Повторная боль в бедре взорвалась с новой силой. Он взвыл, на глазах выступили слезы. И все-таки он встал на ноги, отступил на полшага и, стиснув зубы, сел на ступеньку.
Прошло три или четыре минуты, пока боль в ноге отступила. Он дрожал всем телом. Под языком скопилась вязкая слюна. Он удержался от того, чтобы проглотить ее — тогда бы его как пить дать вырвало — наклонился и сплюнул изо всех сил в топь. От этого резкого движения ему снова стало плохо. Следующие пять минут он сидел на лестнице, пережидая, пока его внутренности не перестанут бунтовать.
Тошнота отступила, но медленно, и оставила после себя ощущение слабости во всех членах, что на свой лад было не менее худо. Малейшее движение, даже то, что он поднял руку и вытер холодный пот со лба, стоило ему напряжения всех сил.
И все-таки Могенс был даже рад этой физической немощи, она отвлекала от того панического страха, который выгнал его из дома. Он не знал, на кого сердиться — на Грейвса ли, который своим замечанием вызвал эту жуткую галлюцинацию, или на себя самого, позволившего манипулировать собой, хотя он ясно видел за словами Грейвса его истинные намерения.
Он осторожно вытянул правую ногу. Она болела, а бедро завтра будет сплошным синяком, но в то же время он почувствовал, что ноги смогут держать его. Он медленно поднялся и повернулся к двери. Он не помнил, чтобы захлопывал ее за собой, и все-таки она была закрыта, отчего Могенс поймал себя на чувстве некоего внутреннего облегчения. Автоматически он сделал шаг и снова остановился. Насколько он испытал облегчение, увидев дверь закрытой, настолько ему теперь требовалось мужества, чтобы открыть ее. Крохи, оставшиеся от его аналитического мышления, убеждали его, что это была всего лишь галлюцинация.
Пусть. Но сил снова встретиться с ней лицом к лицу у него не было.
Так что он не мог вернуться в дом. Но и оставаться снаружи тоже не мог. Он спустился с лестницы и сделал несколько шагов в сторону хижины, где раньше обитала Хьямс, а теперь жила мисс Пройслер, потом изменил направление и побрел к палатке посреди площади. Внутренне он ощущал, что и этот выбор является полной капитуляцией, но сейчас ему было все равно. Откровенно говоря, Могенс не мог даже допустить мысли, что видение могло быть чем-то иным, как кошмар, но даже если и было — это не имело никакого значения. Грейвс окончательно пробудил призраков прошлого. И ему не будет покоя, пока он не пройдет весь путь — добровольно ли, или частично заманенный Грейвсом — до конца.
И неважно, каким будет этот конец.
В отличие от прошлой ночи, генератор был выключен, так что, когда Могенс спустился вниз и направился к Грейвсу и Тому, в туннеле царила кромешная тьма. Каким бы жутким ни казался ему стук генератора, сейчас Могенсу его даже не хватало, потому что обступившая тишина угнетала еще больше. И не только полнейшее отсутствие звуков было в ней, нет, в этой тишине крылось что-то другое, чуждое этому месту, какое-то давящее покрывало над «здесь и сейчас», и оно поглощало всякий звук. Казалось, даже шаги не производили ни малейшего шороха. Если бы в конце туннеля не брезжил бледный мерцающий свет, Могенс бы растерял остатки мужества и повернул назад.
К его разочарованию, большая пещера оказалась пуста. Ни Тома, ни Грейвса не было и следа, три больших ящика тоже исчезли. На столе стояла керосиновая лампа, ее свет превращал разбросанные вокруг бумаги, инструменты и фрагменты находок в некую причудливую скульптуру из ломаных линий и теней.
Был и второй источник света, который показал ему дорогу. Могенс не удивился, но ему стало не по себе, когда он обнаружил, что свет идет из прохода к храмовой зале. Единственной причиной, по которой он пошел дальше, было то, что возвращаться стоило бы ему еще большего мужества, чем идти вперед.
Лампочки в проходе с иероглифами тоже не горели, но помещение за ним оказалось достаточно освещено, так что хотя бы не возникала опасность споткнуться или другим образом пораниться о стены. На полдороге он наконец-то услышал голоса. Они, без сомнения, принадлежали Тому и Грейвсу, но в первый момент Могенс не мог их идентифицировать. Странная тишина, встретившая его под землей, все еще присутствовала здесь, но уже не была такой всеобъемлющей, она теперь не могла поглотить все звуки, лишь перекрывала отдельные частоты, так что голос Грейвса звучал странно приглушенно, будто из-под воды.
