Затворы еще только находились на полпути назад, когда Биляль выстрелил из крошечного пистолета, всадив в две головы по пуле 38-го калибра. Стрелял он великолепно, даже из такого маленького пистолета с едва различимой мушкой. Пули были такие крохотные, что при попадании не произвели почти никакого действия — помимо мгновенной смерти, вызванной превращением головного мозга в месиво. Один из нападавших, шатаясь, пошел прочь, с залитым кровью лицом, словно пытаясь вспомнить, как танцуют цыплята. Кудахча, он скрылся в темноте. Второй просто разочарованно опустился на землю и погрузился в вечный сон.
Родригес сидел у колеса грузовика. Он кашлял кровью, также обильно извергая ее из ноздрей, и зажимал изуродованное горло. Биляля не учили проявлять какое бы то ни было сострадание, поскольку учебные лагеря — не то место, где сострадание имеет какую-либо ценность, однако выражение боли на лице Родригеса было таким невыносимым, что Биляль, сам того не желая, прикончил его выстрелом в висок.
К нему подбежал профессор Халид.
— Я немедленно должен уехать от него! Если он еще раз скажет мне, что читал миф о Прометее на древнегреческом, я его придушу, и где мы тогда окажемся?
Доктор Фейсал был у него за спиной.
— Ну, что можно сделать с необразованным? Этот глупец ничего не знает. Он надут одним воздухом, и все его суждения не подкрепляются ни одним достоверным фактом. Я не могу продолжать путь с таким глупцом!
Каким-то образом Билялю удалось усадить их обратно в грузовик и двинуться дальше.
Джексон, штат Южная Каролина,
ресторан быстрого обслуживания «Ти-джи-ай-эф»,
Брейверман-авеню, 915,
20.30
Сойдет все что угодно. Можно ли в такой поздний час заказать завтрак? Например, яичницу с беконом. Но от нее не будет никакого толку без кофе. А Боб не мог позволить себе провести бессонную ночь в гостинице, хотя «Хилтон», оплаченный ФБР, — это шаг вперед по сравнению со многими местами, где ему приходилось останавливаться.
У Свэггера болела голова, начиналась простуда, и он валился с ног от усталости. Это «расследование» высасывало все соки. Требовалось постоянно оставаться «включенным», сохраняя ясность ума. Но даже после пятнадцати часов непрерывной работы результат продолжал оставаться нулевым.
— Вы выбрали, что будете заказывать? — спросила официантка.
— Пожалуйста, двойной виски и самую капельку содовой.
— Сэр, у нас не…
— Знаю, знаю, это я просто пошутил, мэм. Понимаю, получилось довольно неудачно.
Официантка улыбнулась. Здесь, всего в паре миль от главных ворот базы Кэмп-Леджен, все женщины были или женами, или подругами морских пехотинцев. Вероятно, ее муж или друг сейчас находится где-то далеко, выплат не хватает, ей понадобились деньги, и вот она вынуждена обслуживать таких старых болванов, как он, чтобы содержать детей. Тем, кто остался дома, всегда приходится труднее, и нет никаких гарантий того, что кормилец не вернется в цинковом гробу.
— Ладно, — сказал Боб. — Пожалуй, я возьму салат «Цезарь» и фирменную жареную рыбу.
Никакого мяса, это порадовало бы Джули.
— Пить ничего не будете? Сухое вино и пиво у нас есть.
— Мэм, меня полностью устроит простая вода.
Официантка удалилась, и Боб положил на стол свой чемоданчик. В нем лежали записи интервью, взятых за целый день, проведенный в Кэмп-Леджене в штабе 2-го разведывательнго батальона, ксерокопия личного дела Круса и предварительные отчеты оперативников, собиравших информацию на местах, до сих пор катастрофически неполные.
Свэггер достал блокнот с записью бесед с сослуживцами Рея. Все они говорили приблизительно одно и то же: о парне нельзя сказать ни одного плохого слова.
Полковник Лейдлоу: «С Крусом я был знаком только по докладам и отзывам. Я не из тех командиров, кто поддерживает панибратские отношения с подчиненными. У меня болит сердце каждый раз, когда кого-нибудь из моих ребят ранят или убьют, поэтому я стараюсь сохранять дистанцию. Понимаю, что я уже староват для боевых действий. Так или иначе, Рей был настоящим профессионалом, спокойным, усердным. Насколько мне известно, ему неоднократно предлагали повышение по службе, но он оставался в батальоне. Капрал один из лучших, черт побери, — а может быть, и самый лучший».
Подполковник Симпсон: «Он мог в любой момент бросить все к черту и больше не отправляться на задания. Я как-то сказал ему: «Послушайте, сержант Крус, мне надоело отдавать приказы и слушать, как вы говорите мне «сэр». Это я должен к вам так обращаться. Вы собираетесь продвигаться по службе?» Он только улыбнулся и сказал, что его полностью устраивает все так, как есть. Ему нравилось спасать других. Он считал, что именно этим занимается снайпер. Если какое-нибудь подразделение попадало в засаду, Рей первым спешил на помощь. Он пробирался к ребятам, невероятно рискуя, и после того, как он заваливал двоих-троих хаджи, остальные отступали. Такое случалось тысячу раз. Какой-нибудь снайпер подстрелит ребенка, и сержант Крус хватает свою винтовку и скрывается. Через несколько минут раздается выстрел, и вскоре он возвращается и справляется, как дела у малыша. И заметьте: нам не нужно выпускать «Хеллфайр» и взрывать дом, вызывать «Апач» и ровнять с землей целый поселок. Один выстрел, один труп. И все счастливы».
Мортон, кудесник разведки: «Послушайте, буду с вами откровенен. Ставя этим ребятам задачу и выслушивая их донесения, узнаешь пределы их ума. Среди них много таких, которых нельзя назвать умными. Но сила их в том, чтобы сделать именно то, что приказано, и доложить, что произошло. Крус не такой. Он был по-настоящему умным, если вы понимаете, что я хочу сказать. Он видел всю нашу службу насквозь: знал, что Симпсон сосет Лейдлоу член, словно последняя шлюха, чтобы получить батальон; понимал, что Келли умнее Шумана, но Шуман надежнее ведет себя под огнем; знал, что Скелтон подался в морскую пехоту из университета, скрываясь от каких-то проблем на гражданке. Крус отличал дерьмо от настоящей вещи. И при всем том он рисковал. Он шел на невероятный риск, прекрасно понимая, что в конечном счете все решат какие-то козлы в дорогих костюмах, сидящие за столами. Я считаю, человек с таким коэффициентом интеллекта — какой у него был?..»
«Сто сорок пять», — подсказал Боб.
«Гораздо выше, чем у меня. Но иметь такой коэффициент интеллекта, сознавать, что все это полное дерьмо, и все равно верить в это и продолжать выходить на линию огня, день за днем, — это что-то».
Сержант Шуман: «В Рее было, понимаете, что-то восточное. Он словно жил в дзен-буддизме, понимаете? Никогда не возбуждался, никогда не повышал голос — впрочем, в этом никогда не возникало необходимости, потому что он никогда не совершал ошибок. Все знали, что предложенный им способ приведет к цели лучше, быстрее. Даже под огнем — ни тени паники в голосе, ни одного неверного движения, а если тебя ранят, он останется с тобой до тех пор, пока тебя не заберут санитары. Рей никогда никого не бросал. Если бы у нас в батальоне жила любимая дворняжка, он и ее бы не бросил, до последнего отстреливаясь от «тюрбанов».
