Никогда нельзя было понять, как Паша Шатун может поступить в следующую минуту: не то ободряюще улыбнется, не то ударит по лицу.
– Понятно, – тускло отозвался Шатун. – Ну а меня ты, думаю, знаешь.
А потом, лихо опрокинув в себя рюмку водки, осторожно, как если бы опасался взять излишек, отломил от маленького огурчика крохотный кусочек и бережно положил в рот. Такое действо не походило на банальное поглощение пищи, Паша Шатун не просто ел, он священнодействовал. И в ресторанном застолье выглядел настоящим шаманом. Взглянув, с каким аппетитом вор захрустел малосольным огурчиком, Григорий невольно сглотнул.
– Знаю.
– Да ты присаживайся, – по-свойски махнул Шатун в сторону свободного стула, стоявшего напротив. – Может, принять хочешь? А то на сухую перетирать не в кайф!
– Ничего… Я привычный.
– Хвалю! А я вот последние двадцать лет без этого пойла никак не могу. Куда ни глянешь, кругом одна серость, – проговорил он, поморщившись, – а так примешь на грудь граммов сто пятьдесят, и все эта чертовщина перед глазами как будто бы куда-то улетучивается. И, знаешь, начинаю верить, что впереди у меня еще лет двадцать пять радостной жизни.
Григорий едва заметно улыбнулся – перед ним сидел философ. Поговаривают, что первую пятилетку заключения он провел в одиночной камере, а каменный мешок весьма способствует глубокомысленному настрою.
– Возможно, так оно и есть, – сдержанно согласился Григорий.
– Так что там у тебя?
– Я хочу продать одну уникальную вещь, – со значением произнес Григорий, – она очень дорогая.
– Понимаю, – кивнул Шатун, внимательно разглядывая собеседника. – Иначе ты не стал бы меня беспокоить. Верно? Что это за вещь?
В его благообразной внешности не было ничего от закоренелого рецидивиста с многолетним стажем в зоне особого режима. Аккуратно седеющая шевелюра, столь же безупречно подстриженная бородка; на тонкой переносице хрупкие очки с квадратными небольшими стеклами. На первый взгляд обычный интеллигент какого-нибудь научного центра, озабоченного тем, чтобы продвинуть отечественную науку. Трудно было поверить, что год назад во время такого же задушевного разговора он сломал табуретку о голову своего собеседника.
– Это яйцо Фаберже, – как можно нейтральнее произнес Григорий.
Откинувшись на спинку стула, Шатун вновь потянулся к рюмке и, обнаружив, что она пуста, щедро плеснул до самых краев. Некоторое время он любовался рисунком на гладкой хрустальной поверхности. К своему немалому изумлению, Григорий увидел, что это был двуглавый орел. Совсем не тот, что гнездится в каждом чиновничьем кабинете, иной породы, величественной, какой бывает лишь на императорской царской посуде. Распластав золоченые крылья, орел уверенно и строго посматривал на захмелевшего Шатуна и, кажется, не одобрял его пристрастия к зеленому змию. Присмотревшись к посуде, Григорий, к немалому своему изумлению, обнаружил, что все столовые приборы, включая ложки с вилками, имели клеймо царского дома.
Может, новодел?
Вряд ли! Человек такого калибра, как Паша Шатун, на дешевые рисовки не способен. Несолидно как-то, не по чину! На белое сукно ресторанного стола царская посуда легла прямо из Эрмитажа. Такие приборы выставляются лишь по особому случаю, для гостей весьма примечательных.
– Надеюсь, я не ослышался? – переломил Шатун очередной огурчик.
Заведение пользовалось спросом, понемногу заполнялись столы, в основном молодежью, посчитавшей особым шиком перекусить в городских катакомбах.
– Нет. Изделие самое что ни на есть реальное. Шедевр!
Шатун хмыкнул:
– Извини меня, конечно, за откровенность, но ты не производишь впечатление состоятельного человека. Как же оно к тебе попало?
Григорий предвидел подобный вопрос. Он даже заготовил для него весьма правдоподобные версии, главная из которых – получил наследство от почившей прабабушки. Но, глядя в глаза Шатуна, строгие и весьма внимательные, осознал, что всякое неправильное высказывание не прокатит – разобьется о его холодный настороженный взгляд. Вор был не из тех людей, что принимают слова на веру. В разговоре с такими людьми лучше чего-то недоговаривать, чем «гнать откровенную пургу».
– Я его заработал, – туманно произнес Григорий.
– И как же можно заработать яйцо Фаберже? Научи. Может, мешки разгружал в магазине?
– Оно мне досталось от одного человека.
– Предположим… Как выглядит это яйцо?
Шатун, приготовившись к обстоятельному разговору, выдернул из пачки сигарету и вставил ее в уголок рта.
– Оно небольшое, сантиметров двадцать, – уверенно начал Карасев, представив яйцо. – Подставка в виде четырех золотых ножек, инкрустировано слоновой костью со вставками из платины, на вершине яйца императорская корона… Но разве это важно?
Стряхнув пепел на край блюдечка, Шатун заговорил тоном лектора, вдалбливающего истину нерадивому студенту.
– Понимаешь, Григорий. Всего известно семьдесят одно пасхальное яйцо Фаберже, однако до наших дней дошло всего лишь шестьдесят два. Пятьдесят четыре яйца сделаны непосредственно по императорскому заказу, из них до наших дней сохранилось всего сорок шесть. Остальные считаются безвозвратно утерянными. Они известны лишь по фотографиям, зарисовкам, счетам. Я немного разбираюсь в этом вопросе и знаю, где находится каждое из них. Многие из них мне приходилось видеть лично… Вот только по описаниям ни одно из них не подходит на то, которое ты мне назвал. А из этого вытекает, что ты пытаешься впарить мне откровенную туфту. – Задумавшись, продолжил: – Или, что маловероятно, объявилось еще одно, о котором специалисты не имеют никакого представления. Если это действительно так, то хочу тебя поздравить. Тебе невероятно повезло!
– Оно действительно настоящее, на нем имеется клеймо фирмы Фаберже, подделать его невозможно, – покачал головой Григорий.
– Мне интересно было бы взглянуть на это яйцо.
– Сначала мне бы хотелось определиться по цене.
– Ага, вижу, что наш разговор вступает в завершающую стадию. Какая же твоя цена?
– Два миллиона долларов.
– Хм…
– Для такой серьезной вещи это немного, в действительности оно может стоить раз в десять дороже.
– Возможно. И когда именно ты хочешь получить такие деньги?
– Завтра. Если мы не договоримся, я буду искать другого покупателя.
Зал все более наполнялся народом. Становилось шумно. Однако никто из вошедших не стремился устроиться по соседству, как если бы догадывались, что разговор зашел о миллионах долларов.
– Согласен с тобой, что за яйцо Фаберже два миллиона – вполне разумная цена. Но, сам понимаешь, такие деньги в одночасье не извлекаются. Они не лежат у меня где-то в мешке под кроватью, откуда я всегда могу их извлечь. Тебе ведь нужны не акции, я так понимаю… А живые деньги!
