– Какие боевые отравляющие вещества находятся в распоряжении противника?
Генерал на совещании говорил на английском, но так как в зале присутствовало много русских, я переводил в микрофон. Полковник ответил, что на вооружении армии Израиля находятся как современные табун, зарин, зоман, так и горчичный газ. Я перевел, заменив горчичный газ на иприт. Сошников, усталый и раздраженный тем, что совещание превратилось в говорильню, резко возразил на английском:
– Перевод неточен! Повторите ответ, полковник!
Я не ожидал от него такого выпада. Ведь мне дальше работать с этими арабами. Полбеды, если бы он сделал замечание по‑русски. Но по‑английски… Полковник повторил ответ, а я – перевод. Тогда Михаил Иванович своим звонким голосом произнес:
– Полковник назвал не иприт, капитан, а горчичный газ!
Деваться мне было некуда. Проглотить эту пилюлю я не мог при всем уважении к генералу Сошникову. Да и голос у меня не менее звонкий…
– С тех пор как германская армия в Первой мировой войне применила горчичный газ на реке Ипр, этот газ называется во всех военных источниках ипритом!
Генерал побледнел. Я, по существу, перед сотней арабских офицеров обвинил его в незнании военной истории. Но я‑то знал, что его ошибка и раздраженная реплика были результатом неудавшегося и затянувшегося совещания, а вот большинство арабских офицеров – нет…
В среде военных переводчиков давно идет спор: как переводится слово «переводчик» на английский язык – translator или interpreter? Первый термин обозначает добросовестный перевод слово в слово, так, как было сказано, своеобразную трансляцию. Даже если было сказано ошибочно или коряво. Второй предполагает более активное участие переводчика в процессе, где главное – передача смысла, его интерпретация. (Наглядный пример: В. В. Путину нужен translator, В. И. Черномырдину – interpreter). Эдвард Радзинский не прав, когда говорит, что перевод похож на женщину – если он верен, то некрасив, а если красив – то неверен. Перевод может быть и красив, и верен.
Но… здесь у меня не было и этого оправдания – мол, истолковал неверно. Просто перечислялись названия боевых газов… Тяжелый случай.
Сошников закрыл совещание, сел в свою машину и, не сказав мне ни слова о завтрашних планах, уехал домой. За полгода совместной работы мы так не расставались никогда. И я, вместо того чтобы дать ему время остыть, не придумал ничего лучшего, как попытаться объяснить ему свою позицию. Когда дверь мне открыл Басим, слуга генерала, я прошел прямо в гостиную. И, конечно, нарвался. «Ты что, капитан, себе позволяешь, мать твою так?» Кровь бросилась мне в голову, все заготовленные фразы вылетели из головы. Как будто издалека, я услышал свой собственный голос: «У нас на Кавказе это страшное оскорбление. Вы можете ругать меня как хотите, но без матерщины. Если вы еще раз сделаете это, я ударю вас вот этим стулом». Десантник и перворазрядник по самбо посмотрел на меня с изумлением, как смотрят на человека, внезапно сошедшего с ума, резко повернулся и прошел к себе в спальню, хлопнув дверью. Я счел за благо ретироваться.
Позавчера он в кабинете демонстративно смотрел в окно, когда я переводил ему газетные новости, и, проработав весь день с генералом Саадом, не обратился ко мне ни разу. Вчера повторилось то же самое. Перед самым обедом раздался звонок. Звонили из египетского Генштаба. Генерал никогда не поднимал трубку телефона. Во-первых, разговор по телефону требует не только знания языка, но и определенных навыков. Во-вторых, не царское это дело… Звонил адъютант командующего спецвойсками. В брошюру, которую Сошников подготовил для офицеров своих любимых ударных войск перед решающими годовыми учениями, вкралась явная ошибка. Расстояние между танками в наступлении было увеличено вдвое. Беда была в том, что брошюру написал на английском и отредактировал сам генерал Сошников. И она была уже напечатана. Свалить вину было не на кого. Кто‑то из арабских офицеров-танкистов, обучавшихся в советской академии, заметил ошибку и сказал об этом своему командующему. Расшить брошюры и заменить ошибочную таблицу на правильную арабам было бы нетрудно… Трудно было удержаться от соблазна лягнуть всезнайку Сошникова. Тем более после недавнего совещания, где он неоднократно и демонстративно подчеркивал ошибки арабских офицеров…
Я ничего не сказал генералу. Поехал в Генштаб, нашел адъютанта и сказал ему, что в перевод вкралась ошибка по моей вине и генерал Сошников не простит мне очередного прокола. Я хорошо помнил, что его не было на том совещании – был только его начальник. Зная страсть египтян к сплетням о начальстве и их привычку весьма свободно толковать факты, я был уверен, что он «слышал звон, но не знает, где он». Я достал из «дипломата» бутылку «Столичной» и коробку московских конфет, объяснил, что это – «бакшиш» за взаимовыручку, и попросил передать брошюры в типографию Генштаба. Там я уже просто за наличные попросил работников расшить двести брошюр и вставить лист, исправив на нем злополучные цифры. Что они и сделали за два часа. Брошюры были доставлены назад в кабинет адъютанту. Одну из них я взял с собой «на память». Если кто‑то осмелится обвинить Сошникова, я готов предъявить якобы первый вариант брошюры, который передали генералу для редактирования. Когда главком узнал, что ошибки в брошюре уже нет (ни адъютант, ни работники типографии ни за что не хотели признаваться в переделке инструкции), он был вне себя. Не вышло поиздеваться над надменным русским генералом… Зато Сошников, который узнал о случившемся к концу рабочего дня от своего друга – советника бронетанкового управления полковника Зайцева, подошел ко мне и сказал:
– Поехали со мной.
А когда мы приехали в Хелмийю, он сказал арабу-шоферу:
– Мы сойдем у виллы, а ты поезжай в ресторан и привези эти коричневые китайские пельмени, которые любит капитан Борис. Пошли, Боря, выпить надо!
И первые его слова за столом показали, что инцидент исчерпан, надо только извлечь из него урок:
– Ну ладно, оба были хороши! Кто прошлое помянет, тому глаз вон, а кто забудет – тому оба!
Учения, начавшиеся по его сценарию через неделю, прошли без сучка без задоринки. Танки рвали Сахару в направлении главного удара, не сбившись в постоянно меняющемся песчаном море ни на полкилометра, и выходили к понтонной переправе через Нил точно в заданное время. Правда, один из командиров танковых батальонов попытался надуть Михаила Ивановича – за второй грядой песчаных барханов воткнули высокую финиковую пальму, даже не поленились под ее чахлой тенью выложить круг из нескольких крупных булыжников – мол, был колодец, песком занесло! Но Сошников еще накануне проехал большую часть пути, заметил и свалил «ориентир».
Сахара – удивительно чистая пустыня: крупнозернистый песок постоянно пересыпается на гребнях барханов с пологой, наветренной стороны бархана на крутую, подветренную, и бархан незаметно ползет, меняя облик пустыни незаметно для глаз, но удивительно быстро. За тысячи лет пыль всю выдуло, можно в белом костюме лечь на песок – не запачкаешься. При передвижении в пустыне надо помнить только одно правило – не ориентироваться на барханы. Их расположение и конфигурация обманчивы. Выбрав направление движения, надо ехать до половины двенадцатого, потом остановиться, натянуть тент, пить чай или спать, но начинать двигаться можно только после двух часов. Не только потому, что в полдень очень жарко и необходимо переждать зной, а потому, что если ты ехал утром и солнце было слева, то ты ехал от Каира на юг, в глубь пустыни. После полудня, чтобы продолжить путь, надо, чтобы солнце было справа, а если хочешь вернуться в Каир, тогда надо ехать так, как ехал утром. Это кажущийся пустынный парадокс. Бедуины, верблюды и голуби это знают, и, если верблюды идут в первый раз по новому пути, то идут не от колодца к колодцу, а идут по солнцу. И не следует искать свои следы – ветер их занес, если прошло хотя бы пару часов после вашего проезда.
