— Рэйвен, что это ты делаешь в такой поздний час? Тебе
же завтра в садик!
— Что? — вырвалось у меня.
Сердце мое упало, а вместе с ним шлепнулся на пол и кусок
вишневого пирога, который я уминала в этот момент.
— А разве это не один раз? — спросила я,
охваченная паникой.
— Рэйвен, детка, туда нужно ходить каждый день!
— Каждый день!
Мамины слова эхом отдались в моей голове. Это был смертный
приговор!
В ту ночь даже чертову Недотыку было не под силу соперничать
со мной в драматических стенаниях и плаче. Я лежала в постели и молилась о том,
чтобы кругом царила вечная темнота, а солнце никогда не взошло. К сожалению, на
следующий день, когда я проснулась с чудовищной головной болью, оно светило
самым наглым и отвратительным образом.
Мне страстно хотелось, чтобы рядом со мной был хотя бы один
человек, с которым мне удалось бы сдружиться, но никого нигде не находилось. Дома
мои любимые чарующие лампы сменили напольные светильники, постеры, сияющие в
темноте, были заклеены стильными обоями, а место старого черно-белого телика
занял новый, цветной, с экраном в двадцать пять дюймов.
В садике я насвистывала мелодию из фильма «Экзорцист»,
вместо того чтобы распевать песенки Мэри Поппинс.
Примерно к середине пребывания в детском саду относится моя
первая попытка сделаться вампиром. Тревор Митчелл, идеально причесанный блондин
с искрящимися зелеными глазами, стал моим злейшим врагом с того момента, как
мне удалось переглядеть его, смутить взглядом, когда он попытался влезть передо
мной, чтобы прокатиться с горки. Он меня на дух не переносил, потому что я одна
из всех детей его не боялась. Остальные дети перед ним заискивали, да и родители
по большей части тоже, потому что дома многих из них стояли на земле,
принадлежащей его папаше. Кусачий был мальчишка, причем не потому, что хотел,
как я, стать вампиром, а просто в силу своей зловредной натуры. Он кусался,
кусался… короче — изводил всех, кроме меня, и в конце концов меня это достало.
Ну вот, как-то раз, дело было на игровой площадке, под
баскетбольным кольцом, я взяла да так ущипнула его за хилую ручонку, что мне
показалось, что сейчас оттуда кровь брызнет. Кровь, правда, не полилась, но
зато его физиономия сделалась красной, как свекла. Я застыла на месте и ждала
реакции. Тревора аж колотило от гнева, глазенки его выпучились от злости, что
вызвало у меня злорадную улыбку. Правда, он все-таки куснул меня. На руке
остались следы зубов, но я была готова к этому. В результате миссис Сварлиш
пришлось посадить его на скамью у стенки, а я, развеселившись, принялась
приплясывать вокруг игровой площадки, представляя себе, как от полученного
укуса превращусь в летучую мышь, которую тоже называют вампиром.
— Рэйвен — странная девочка.
Эти слова, сказанные миссис Сварлиш другой учительнице, были
подслушаны мною, когда я пробегала мимо плачущего Тревора, с досады молотившего
кулаком по твердому битумному покрытию. В знак признательности я послала ему
укушенной рукой воздушный поцелуй, после чего, гордясь полученной раной и
надеясь на то, что обрела способность взлететь, уселась на детсадовские качели.
Для того чтобы эта надежда сбылась, мне, как вы понимаете,
требовалось набрать настоящую космическую скорость. Меня заносило аж до
верхушки забора, но я-то стремилась к пушистым облакам. Наконец, когда
проржавелые качели уже жалобно скрипели, я соскочила с них, вознамерившись по
меньшей мере перелететь всю игровую площадку и вконец напугать Тревора, но,
увы, шлепнулась на землю и ушибла укушенную руку. Потом я разревелась не
столько от боли, сколько от огорчения. Ведь мне, как оказалось, так и не
удалось обзавестись сверхъестественными способностями моих любимых
телевизионных героев.
Миссис Сварлиш приложила лед к ушибленной руке и усадила
меня к стене отдохнуть, тогда как сопливый Тревор получил возможность играть.
Теперь он послал мне издевательский воздушный поцелуй и
сказал:
— Спасибо.
Я показала ему язык и обозвала гангстерским словечком,
которое подцепила в «Крестном отце». Миссис Сварлиш немедленно велела мне
отправляться вон, то есть прочь со двора, с игровой площадки. В то время как
все гуляли и играли, меня отсылали прочь очень часто. Просто не детство, а
какое-то сплошное хождение вон.
2. Занудвилль
Официальное приветствие на въезде в наш городишко должно
было бы гласить: «Добро пожаловать в Занудвилль, местечко малость побольше
пещеры, но достаточно тесное для того, чтобы ощутить клаустрофобию».
Жители, до ужаса похожие друг на друга, практически
неизменная погода, ряды домов, одинаковых до смертельной тоски, и
расстилающиеся вокруг унылые поля — это и есть Занудвилль. Железная дорога, по
которой в десять минут девятого проходит грузовой поезд, отделяет кукурузное
поле от площадок для игры в гольф. По одну ее сторону стоят тракторы, по другую
— тележки для клюшек.
На мой взгляд, у нас все с ног на голову перевернуто. Ну
как, спрашивается, земля, на которой растет кукуруза, может стоить меньше той,
где нет ничего, кроме песчаных лунок?
На городской площади стоит столетнее здание суда, но пока я
еще не попадала в такие передряги, чтобы меня отволокли туда. Бутики,
турагентство, компьютерный магазин, лавка флориста и кинотеатр отнюдь не первого
показа — все это удобно расположилось вокруг площади.
Ох, как бы мне хотелось, чтобы наш дом стоял на колесах на
железнодорожных путях. Он взял бы да и увез нас из города. Но нет же, он стоит
на правильной стороне города рядом с местным клубом.
Если и есть у нас необычное строение, вызывающее трепет, так
это заброшенный особняк, построенный на вершине Бенсон-хилл какой-то баронессой
в изгнании.
Дружила я во всем Занудвилле только с Беки Миллер, девочкой
с фермы, чья популярность среди сверстников была еще ниже моей. Наше
официальное знакомство состоялось, когда я училась в третьем классе.
Я сидела на школьных ступеньках в ожидании мамы, которая
должна была забрать меня, — как обычно, она опаздывала, поскольку
старалась показать себя на работе трудоголиком! — и заметила взъерошенную
девчонку, тоже сидевшую на ступеньках и плакавшую навзрыд, точно малое дитя.
У Беки не было друзей, потому что она была стеснительной, да
и жила на восточной, сельской стороне дороги. Она была одной из немногих
фермерских дочек в нашей школе и сидела в классе двумя рядами позади меня.
— Эй, что стряслось? — спросила я, проникшись
сочувствием.
— Мама забыла обо мне! — зарыдала она еще пуще,
прикрывая руками несчастное мокрое лицо.
— Нет, быть такого не может, — полились из меня
слова утешения.
— Она никогда так не опаздывала! — всхлипывала
Беки.
— Может быть, она застряла в пробке?
