Уэк.
Кот судорожно издал этот странный звук, широко разинув рот. Уэк , - выдал он снова. По всему его телу пробежала дрожь болезненного движения, напоминающего позывы к рвоте. Он пытался выплюнуть сгусток шерсти.
Несмотря на усилия, ничего не получилось.
Фауст на мгновение запнулся. О чем я?… А, подготовка! Он пояснял, как рабочий сборочной линии, проучившись всего несколько дней, под бдительным наблюдением способен выполнять работу квалифицированного специалиста. Тут следовало немного прилгнуть, ибо эти люди не должны догадаться, что это означает конец цеховой системы, которая так хорошо им служила. Фауст красочно описал пример с солдатом, у которого во время боя сломалось ружье - солдата, который теперь сумет починить его без вмешательства оружейника.
Тем временем кот, мучительно кашляя, продолжал попытки извергнуть шерстяной комок, но это ни к чему не приводило. Уэк. Уэк-Уэк. Э-эоу-унк. Удивительно, что безликий не обращал никакого внимания на мучения несчастного животного. Глядя на кота, Фауст ощутил, как у него самого заныли грудь и плечи.
Уэк.
Из кошачьей пасти вылетела золотая монета. Она пролетела некоторое расстояние, подпрыгнула на полу, быстро покатилась и, наконец, описав небольшую дугу, очутилась у ног Фауста.
Он удивленно посмотрел на монету, затем поднял глаза на безликого.
Сидящие за столом переглянулись.
- Продолжай, - произнес безликий. Они определенно ничего не видели.
Кот засмеялся.
Вот подкупающий довод, - проговорил он. - Именно это надо сулить в таких случаях, как сейчас.
Потом он запрыгнул на самодельный стол, повернулся спиной к инквизиторам, которые, разумеется, ничего не заметили, и поднял хвост. Из его заднего прохода бесконечной сверкающей дугой полился ручей золотых монет. Они падали на столешницу и скатывались с ее края, но видно это было только ему. Фауст крепко зажмурился и ощутил одновременно и изумление и облегчение.
Мефистофель вернулся.
Фауст лежал ничком на своей кровати, полностью одетый, прикрывая рукой глаза. Рейнхардт получил деньги и обещал построить фабрику. Вскоре оттуда хлынет поток ружей, да такой, что весь мир ахнет. Эти ружья были абсолютно необходимы. А прибыли позавидует любой предприниматель.
- Ты не отвечал, когда я взывал к тебе.
- Помнишь, ты приказал мне не вмешиваться в твою личную жизнь?
- Для этого случая мог бы сделать исключение.
Мефистофель все еще был котом. Но при этом сейчас он ходил на двух ногах, был обут в сапоги, его голову украшала шляпа с большим пером, а на боку висела шпага. Это было бы очаровательно, не будь шкура кота столь сильно потертой и с проплешинами, к тому же зашитой местами кое-как, так что было видно, что внутри он пустой. Кот почесал голову рукояткой кинжала.
- С чего бы я должен был поступить так?
- Отныне позволь мне решать, что мне следует и чего не следует знать.
- Конечно, конечно. - Кот проворно снял шляпу и отвесил низкий поклон, а его живот при этом пошел складками. Через глазные впадины можно было видеть пустое нутро. - Кстати, ты принял участие в заседании Золотого Совета, а люди, которых ты видел - Пиркхаймер, Бехайм, Стромер, Муффель и Холцхюхер. Теперь ты способен уничтожить любого из них, если захочешь. Все, что для этого нужно, это шепнуть словечко кому следует из духовных особ.
- Я не желаю никого из них уничтожать, - произнес Фауст, ощущая, как страшно болит все тело после ударов и сурового обращения, которому он подвергся этой ночью. Не открывая глаз, он стал расстегивать пуговицы.
- Я просто сообщил о такой возможности.
- Нет. - Фауст с трудом вытянул ногу и скинул башмак. Тот с грохотом упал на пол. Вместе с ботинком на тот же уровень упали все его амбиции. Он снова безжизненно замер, в полурасстегнутой рубахе и еле живой от усталости.
- Тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля, коротышечка, - запел Мефистофель, - сын мой Иоганн. Лег в кровать прямо в штанах. Один ботинок снял, а один оставил, тра-ля-ля-ля-ля-ля…
- Заткнись!
Мефистофель замолчал.
Некоторое время Фауст лежал тихо. Затем произнес:
- Знаешь, ты бываешь слишком утомительным.
- Это все тестостерон. - Единым плавным движением кот выхватил шпагу и описал ею петлю в воздухе, завершившуюся возле его паха. Он держал свое крохотное оружие одной лапкой, прижав к себе острый край клинка. При этом его рука изгибалась в неожиданном месте, там, где не могло быть никаких сочленений. - Может, мне оскопить себя? Это пошло бы мне во благо. Я стал бы намного счастливее и гораздо послушнее. Фактически, это операция, от которой, по-моему, большинство самцов обретет только выгоду. Поразмысли над этим как следует. После такого хирургического вмешательства ты станешь соображать намного четче.
Фауст не слушал. Когда он закрывал глаза, кровать, казалось, плыла, мерно покачиваясь. Снова булыжные мостовые Нюрнберга поднимались и опускались за его спиной, вместе с Рейнхардтом, который бежал следом, неубедительно оправдываясь в том, что втянул его в Золотой Совет инквизиции. «Видите ли, нам необходимы деньги… - уверял он. - Ваше свидетельство было решающим».
Губы Фауста скривились при этом воспоминании. Чтобы с ним обращались так!… связывали, унижали, избивали ни с того ни с сего - да это просто недопустимо! Если бы причиной подобного обращения был любой другой мужчина, отец какой-нибудь другой женщины… Он, Фауст, менял мир, переделывая его по своему образу и подобию, и к этому был привлечен второразрядный коммерсант. И все же, что касается Рейнхардта, он по-прежнему зависел от него, был его мелким чиновником, хорошо оплачиваемым, но обязанным блюсти его интересы, обеспечивать потребности и заботиться о благосостоянии его семейства.
Ничего не скажешь, сделку он заключил омерзительную.
- Покажи мне Маргариту, - слабым голосом попросил он.
- Как пожелаешь, - отозвался Мефистофель. - Еще я могу, если хочешь, конечно, донести до тебя ее запах. Вчера она была в бане, поэтому сейчас аромат особенно лакомый.
- Да, прошу тебя, - простонал Фауст.
Затем, как всегда, как будто бы сидя на краю ее постели, он глядел вниз на ее скованное сном тело. Фаусту было мучительно лицезреть ее вот так. И он глубоко вздохнул.
- Какая страшная штука - любовь, - тихо проговорил он. - Ныне я не знаю мужчины несчастнее меня. Посмотри на нее! Она прекрасна, да, но я видел столкновение галактик и туманности, дающие жизнь звездам. Почему же я так алчно жажду, чтобы она взглянула на меня? Почему должен, сдерживая дыхание, ожидать ее легкого покашливания, очертания ее тени в дверном проеме? Какой безумец добровольно избрал бы мою участь - быть рабом женщины, которая знать не знает, как я из-за нее терзаюсь?
