Послание Владыки находится прямо перед вами, но постичь его логикой невозможно. Разум не в состоянии прочесть его. Ваши заблуждения постоянны. А следовательно, вы ничего не знаете.
Фауст замолчал.
- Вы ничего и никогда не узнаете, - еще раз сказал он. Его рука страстно протянулась вперед, в пустоту перед собравшимися. Это был цепенящий, долгий и трагический миг.
Затем, словно обещая надежду пленнику, долгое время томившемуся в кандалах в кромешной тьме, он произнес:
- Вы ничего не узнаете, если доверитесь своей логике, своему разуму, своей голове. Однако сердце ваше знает, ибо уютно сидит глубоко в теле, а тело - часть физического Творения, к которому и написано это послание. Прислушайтесь к своему сердцу. Прислушайтесь к тому, что говорит вам Природа. Вы знаете, чт? правильно, и если осознаете это, никакая земная власть никогда не сумеет снова сбить вас с пути.
Повинуйтесь своему сердцу. Повинуйтесь своей воле.
Узнайте, чего хотите, следуйте тому, что говорит вам воля, и вы всегда будете идти верным путем. Вы никогда больше не заблудитесь. Ибо это - послание Владыки, написанное в матрице бытия еще до того, как человеческая нога ступила на эту Землю: ничто не запрещено . «Да будет воля Твоя» должно стать сутью всех законов.
Фауст снова резко выбросил руку над паствой, и на сей раз с победоносным видом зажал в кулаке пригоршню воздуха. Секунду он удерживал ее на одной высоте. Затем медленно опустил руку, и та повисла вдоль бока. Он отвернулся от собравшихся.
Фауст спустился с кафедры в мертвой тишине. Он шел вниз по проходу, не глядя по сторонам, в то время как паства тихо загудела сотней приглушенных голосов. Голоса звучали все громче и резче. Ученый удалился, покинув церковь, пребывающую уже в полном смятении и беспорядке.
Люди вскакивали. Некоторые побагровели от гнева, другие побледнели и тряслись. Один дюжий парень стоял и ревел, потрясая огромным кулачищем, но то, что он орал, заглушал основной шум. Испуганный отец Имхофф взбежал на алтарь, пронзительно крича и пытаясь унять этот гам. Но и его слова тонули во всеобщем гвалте.
О радиомеханиках все забыли. Ошарашенные, с выпученными глазами, в кожаных рабочих фартуках, они, словно ища защиты, склонились над своим оборудованием, разбирая его, чтобы вынести из церкви.
Только Маргарита понимала истинное значение того, что было сказано.
Толпа на улице галдела и дико жестикулировала.
- Он не сказал ни слова о вере! - возмущенно воскликнул отец. И погрозил солнцу тростью. - Не сказал ничего о благодати!
- Тебе нельзя волноваться, дорогой. - Мать взяла его под руку.
Он, встряхнувшись, освободился и окликнул проходящего мимо приятеля.
- Роггенбах! Ты слышал, ты слышал?…
Проповедь передали повсюду по радио, и потому здесь не было ни единого человека, кто бы не слышал ужасные слова Фауста. Возмущение прихожан, покидающих церковь, накладывалось на возмущение паствы других церквей, создавая волны гнева. Фауста осуждали повсюду, на каждой площади, на каждом перекрестке.
И все же у него нашлись сторонники, и почти все они были молоды. На улицах вспыхивали споры между молодежью и стариками, что само по себе плохо, а в такой священный день - просто кощунственно.
Маргарита видела все это и не одобряла, но понимала. Вполне естественно, что Молодость, восприимчивая к новым и революционным идеям, будет страстным поборником Фауста, станет громко защищать его мнение и провозглашать его правоту в самых резких выражениях, не считаясь с чувствами остальных. К тому же, естественно, в их Век, привычный к тому, что вещи таковы, какими были всегда, подобную истину следовало отвергнуть, как тревожащую и опасную. Перед лицом такой бури чувств единственно разумным было усвоение истины с оглядкой, осторожно, скрывая это от старших.
Лишь она понимала, что эта проповедь была прочитана ей и только ей одной.
К мастерской Фауста в ночи вела ее тропинка из лилий. Сперва она заметила их случайно: вазу на столе в маленькой прихожей, когда на цыпочках вышла из своей комнаты, затем когда с сердцем, рвущимся из груди, остановилась прислушаться к происходящему наверху. Ее родители спали. Затем лилии стояли на кухне, и это показалось ей необычным, но она не придала этому особенного значения. Потом она отворила дверь черного хода и попала во внутренний дворик, в ее отсутствие чудесным образом вновь превращенный в сад.
И тут же затаила дыхание.
В бледном лунном свете от порога вели прямо к двери мастерской Фауста две белые полосы. С одной стороны тропки были посажены лилии, другую украшали менее крупные соцветия. Она выходила во двор и раньше, но при солнечном свете все дорожки и тропинки были одинаково яркими. Теперь же ее маняще вели тугие бутоны.
Маргарита молча побежала вниз по тропинке. От спящих цветов поднимался легкий сладостный аромат. Она распахнула дверь и по ступеням - на каждой лежала свежесрезанная лилия - поднялась к комнатушке Фауста.
Маргарита вошла к нему без стука.
Комната была обставлена скудно: сундук, кровать и письменный стол. Однако Фауст умудрился втиснуть сюда сотни ваз, из которых вздымались огромные скопления - горы! гряды облаков! - роз. Занавески были задернуты, и в свете единственной свечи все венчики казались темными, темными, как грех, но по их сладкому аромату, сильному и сладострастному, она догадалась, что розы - красные, красные, как кровь. Полог постели был откинут; и простыни в мерцании свечи казались цвета слоновой кости.
Фауст ждал ее.
Она похолодела. Все ее мечты и романтические фантазии развеялись, как туман, от потрясения: он здесь. У Фауста ее грез не было такого плотного и явно плотского тела. Он находился так близко и был таким физически реальным, что она даже ощущала его запах! Последствия этой безрассудной ночи могут привести ее к краху. Позор! Беременность! Ссылка! Бегство! Она затрепетала от страха, от того, что собственная слабость вызвала в ней презрение к себе.
Если бы он сразу кинулся к ней, Маргарита метнулась бы обратно - чтобы вернуться к себе в комнату и хлопнуть дверью достаточно громко, чтобы разбудить всех домочадцев, родителей и слуг. В этом случае она могла бы спастись; довольно шумный протест в тот момент, когда еще не было ничего - ничего! - между нею и Фаустом, и она добилась бы того, что они больше никогда не останутся один на один.
Однако все происходило иначе. Он наклонил головой, словно прислушивался к кому-то, а потом - словно прочитал ее мысли - немного отстранился.
Она замерла в ожидании.
Он улыбнулся и открыл ей объятия.
Их разделяли три шага. Она сделала быстрый, порывистый шаг вперед. Это и послужило необходимым Фаусту согласием. Он одним махом преодолел оставшееся расстояние и обнял ее.
Они поцеловались.
